Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5 Страница 42

— Вам Амстердам нравится больше, чем Венеция? — спросил я ее.

— В моей стране я не занималась этим проклятым ремеслом. Мне было только четырнадцать лет, и я жила с моими отцом и матерью.

— Кто вас совратил?

— Курьер.

— В каком квартале вы жили?

— Я жила не в Венеции, а в местности Фриули, немного в отдалении от города.

Местность Фриуои, восемнадцать лет, курьер — я почувствовал волнение, я вгляделся в нее внимательно и узнал Люси из Пасеан, но остерегся выйти из своего безразличного тона. Разврат более чем возраст исказил ее лицо и все ее члены. Люси, нежная, красивая, наивная Люси, которую я так любил и которую сберег из-за сантиментов, в таком состоянии, ставшая некрасивой и противной, в борделе Амстердама! Она пила, не смотря на меня и не спрашивая, кто я такой. Я не чувствовал любопытства к ее истории, мне казалось, что я ее знаю. Она сказала, что живет в музико, и что она даст мне красивых девочек, если я зайду ее повидать. Я дал ей два дуката и быстро удалился. Я пошел спать, удрученный, в печали. Мне казалось, что я провел пагубный день, я размышлял также о том, что г-н Д. О. из-за моей глупой кабалы, возможно, потеряет 300 тысяч флоринов. Эта мысль сделала меня противным самому себе, разрушая любовь, которую внушала мне Эстер. Я предвидел, что она станет моим непримиримым врагом, так же как ее отец. Человек может любить, только надеясь на ответную любовь. Явление Люси в музико оставило во мне впечатление, причинявшее мне самые зловещие думы. Я смотрел на себя как на причину ее несчастья. Эстер было только тринадцать лет, и я предвидел ее ужасное будущее положение.

Проведя бессонную ночь, я поднялся, заказал карету и надел нарядную одежду, чтобы засвидетельствовать почтение княгине Голицыной, которая остановилась в «Звезде Востока». Она направилась в адмиралтейство. Я пришел туда и нашел ее там, сопровождаемую г-ном де Рейссак и графом де Тот, который явился узнать новости от моего друга Песселье, у которого я с ним и познакомился. При своем отъезде из Парижа я оставил его серьезно больным. Выйдя из адмиралтейства, я отослал свою карету и своего лакея, велев ему быть в одиннадцать часов у г-на Д. О. на Амстеле. Я пошел туда пешком и, одетый таким образом, наткнулся на голландских каналий, которые меня осмеяли и освистали. Эстер увидела меня в окно, потянули с первого этажа шнурок, дверь открылась, я вошел, закрыл ее и, поднимаясь по деревянной лестнице на пятую или шестую ступеньку, зацепился ногой за что-то, что откатилось. Я смотрю и вижу зеленый портфель, наклоняюсь, чтобы его поправить, но, неловким движением, его сталкиваю, и он падает с лестницы через отверстие, которое бывает перед каждой ступенькой, очевидно, чтобы осветить место под лестницей. Я не останавливаюсь и поднимаюсь. Меня встречают как обычно, и я объясняю им причину моего наряда. Эстер смеется над тем, что я кажусь ей другим, но мне кажется, что они грустны. Приходит гувернантка Эстер и говорит с ними по-голландски. Я вижу Эстер расстроенной и осыпающей отца сотней ласк.

— Я вижу, — говорю я ему, — что с вами случилось какое-то несчастье, если мое присутствие вам мешает, позвольте мне удалиться без всяких церемоний.

Он отвечает, что несчастье не очень велико, и что он с ним смирился и может перенести его спокойно.

— Я потерял, — говорит он, — портфель, довольно дорогой, который, по уму, надо было бы оставить дома, потому что он должен мне понадобиться только завтра. Я мог потерять его только на улице, уж не знаю как. Там крупные обменные векселя, которые я могу помешать учесть, но есть также билеты английского банка, на предъявителя. Возблагодарим Господа за все, дорогая Эстер, и будем молить его сохранить нам здоровье и охранить нас от несчастий, еще более тяжких. Я получал в жизни удары, гораздо более сильные, и вынес их. Не будем больше говорить об этом несчастном случае, который я хочу рассматривать как маленькое банкротство.

Я сохранял молчание, с радостью в душе. Я был уверен, что портфель был тот самый, который я столкнул в отверстие, так что он не был потерян, но я решил, что он должен быть найден только с помощью аппарата кабалистики. Случай был слишком хорош, чтобы им не воспользоваться и не представить моим хозяевам прекрасный пример непогрешимости оракула. Эта идея привела меня в хорошее настроение, я наговорил Эстер множество вещей, которые заставили ее смеяться, и рассказывал истории, высмеивающие французов, которых она не любила.

Мы насладились тонким обедом и деликатными винами. После кофе я сказал, что если они любят игру, я сыграю с ними, но Эстер сказала, что это лишь потеря времени.

— Я не могу насытиться пирамидами, — сказала она; могу ли я спросить, кто нашел портфель моего отца?

— Почему бы и нет, — говорю я ей. Запрос очень прост.

Она составила очень короткий запрос, и получившийся ответ, тоже очень короткий, сказал ей, что портфель никем не найден. Она бросилась обнимать своего отца, который по этому ответу уверился, что его портфель к нему вернется; но она была удивлена, затем очень смеялась, когда я сказал, что она напрасно надеется, что я захочу работать дальше, если она не приласкает меня по крайней мере так же, как своего дорогого отца. Она осыпала меня поцелуями и составила пирамиду с вопросом, где находится портфель. Я сделал, чтобы вышли слова: «Портфель упал под покрытие пятой ступеньки вашей лестницы».

Д. О. и его дочь встали, очень довольные, они спустились и я вслед за ними. Он сам показал нам дыру, в которую должен был провалиться портфель. Он зажег свечу, затем вошел в кладовку, спустился по подземной лестнице и достал своими руками портфель, который находился в воде как раз под отверстием в ступеньке. Мы поднялись обратно и провели более часа в самых серьезных рассуждениях об удивительных способностях оракула, приносящих счастье людям, которые им владеют. Открыв портфель, он показал нам сорок билетов в шахматную клетку, по тысяче фунтов стерлингов каждый, из которых два он подарил своей дочери и еще два — мне, а я, приняв их одной рукой, передал другой прекрасной Эстер, сказав ей сохранить их для меня. Она согласилась, только когда я пригрозил, что не буду больше делать для нее кабалу. Я сказал г-ну Д. О., что хочу только его дружбы. Он обнял меня и уверил в ней до последних своих дней.

Сделав Эстер хранительницей 22 тысяч флоринов, я был уверен, что этим ее привяжу. Очарование этой девушки меня опьяняло. Я сказал ее отцу, что дело, которое лежит у меня на сердце, состоит в дисконтировании двадцати миллионов с минимальными потерями. Он ответил, что надеется сделать так, чтобы я остался довольным, но поскольку нужно, чтобы я часто оказывался вместе с ним, мне надо поселиться в его доме. Эстер, со своей стороны, проявила настойчивость, и я согласился, постаравшись скрыть от них душевное удовлетворение, но выразив однако им всю свою признательность.