Александр Шмаков - Каменный пояс, 1977 Страница 42

Она вышла прямо к ним, этим двоим. Остановилась. И смотрела вниз.

Там был шепот:

— Милый… Милый…

Павла разжала руку. Шелковое упало и закрыло их.

Обеда сегодня она не готовила.

Она поставила перед собой бутылку водки и граненый стакан. Она наливала стакан на треть и зло выпивала. Глаза были невидящими.

Застучал в сенцах, что-то складывая, Афанасий.

— Пришел? — спросила Павла, не оборачиваясь. И сама себе ответила: — Пришел.

Афанасий, не удивляясь, подошел к столу, взял бутылку, выкинул в окно, где на дороге приостановился, отыскивая спички, бабки Гланин старик. Бутылка шмякнулась в пыль, под самые ноги, бабки Гланин старик проворно подхватил ее, благодарно взглянул вверх — там самолет вонзался в небо, оставляя за собой серебристо-облачную полосу.

Павла усмехнулась. Не вставая, достала из буфета графинчик, поставила перед собой. Афанасий схватил было и его, но стало жаль выбрасывать, поставил графинчик на середину стола, сел напротив, налил и себе.

— Ладно, — сказал он. — Будем здоровы.

Чокнулся с Павлиным граненым стаканчиком, выпил.

Посмотрели друг на друга. Афанасию беспокойно стало от глаз Павлы, он снова выпил.

— Что же дальше-то, Афанасий Михайлович? — то ли с укором, то ли с жалостью спросила Павла.

— А что дальше? — не захотел понимать Афанасий.

— А то, что не задался наш номер, Афанасий Михайлович!

Афанасий поставил стакан на стол, спросил осторожно:

— Ты о чем, Павла?

— А все о том же, Афанасий Михайлович. Не ту жену ты выбрал, Афанасий Михайлович!

— Ладно-ко, — попробовал улыбнуться Афанасий. — Это мне лучше знать.

И осторожно:

— Не пей больше, лишку будет…

— Не бойсь, не опьянею, — усмехнулась Павла. — Не пьянею я, Афанасий Михайлович. Вот ведь какая беда — не пьянею!

— А коли так — добро не переводи, — тяжело пошутил Афанасий, — другим оставь.

— Дело говоришь, — вдруг одобрила Павла, — это ты дело сказал… Марью тебе надо было в жены. Ты меня послушай — женись на Марье!

— Ты, может, думаешь чего? — заспешил Афанасий. — Может, бабы чего наворотили?

— Что бабы! Если бы бабы… Ну, потягала бы тебя тогда за бороду, и конец! Не бабы, Афанасий Михайлович… Я виновата.

Афанасий уставился на нее.

— Не могу я в женах ходить, — сказала Павла. — Слабости мне не хватает. Хошь — рука на руку потягаемся? А что? Я иных мужиков укладывала. Ох, и сраму им было! Горькую запивали и в другое место жить подавались… С тобой — не стану. Хочу, чтобы ты для меня сильным остался… Афоня, отпусти меня по-мирному. А сам на Марье женись.

— Что говоришь-то… — Афанасий искал слов и не находил. — Что говоришь-то!

— Правду говорю, Афанасий Михайлович, — закивала Павла. — Скучно мне в женах…

Взгляд Афанасия стал тяжелым, напряглись желваки на скулах.

— Отпустишь? — спросила Павла.

Афанасий ахнул кулаком по столу. Стопки с графинчиком подпрыгнули.

Павла вздохнула:

— И мне не сладко, Афанасий…

Афанасий во второй раз опустил кулак на стол. Стакашик покатился и упал на пол.

— Стерва! — сказал Афанасий.

Павла закивала, Павла согласилась.

— Стерва!.. — громче сказал Афанасий и озлобился. — Я тебя с дороги… С дороги! Нищую!.. Голую!.. Шоссейную!.. В дом пустил! В дом!.. Ноги мне мыть должна! Благодарна по гроб, что в дом… что хозяйство… что все это…

Павла смотрела на него с жалостью. Из-за нее мучился человек. Нехорошо. Ах, нехорошо!

— Ноги мыть! — кричал Афанасий. — Сапоги целовать!..

У Павлы вздрогнули, побледнели глаза. Вспыхнуло недавнее — Матильда ползет по земле, целует пыльные, остроносые ботинки.

Павла выпрямилась и вдруг успокоилась. И даже вроде улыбка притаилась в губах.

— Сапоги!.. — остервенел Афанасий, почуяв эту улыбку. — Сапоги!..

Павла встала из-за стола, усмехнулась уже открыто. Незаметно оказалась у двери, шагнула за порог. Дверь за ней закрылась бесшумно и плотно.

За это время ремонт дороги далеко ушел от деревни Шестибратово. И это было хорошо, потому что можно было не помнить ни о деревне, ни о сытом, добротном доме, ни о вполне хорошем, добром и чужом человеке, который продолжал называться ее мужем. Теперь у Павлы снова ничего не было, кроме койки в общежитии, и она снова трамбовала кувалдой уложенные камни.

ВКЛАДКИ

По долинам и по взгорьям. Гобелен.

Художник Кудрявцева Л. Я.

П. П. Бажов. Мрамор.

Скульптор Бесчастнов И. В.

Каменный цветок (по сказам П. П. Бажова). Алюминий.

Скульптор Бесчастнов И. В.

Новая жизнь (из серии «Уральский лес»). Линогравюра.

Заслуженный художник РСРСР Третьяков Н. Я.

Весна (Из серии «Уральский лес»). Линогравюра.

Заслуженный художник РСФСР Третьяков Н. Я.

Портрет телятницы Еткульского совхоза Челябинской области Емельяновой Л. К. Мрамор.

Заслуженный художник РСФСР скульптор Авакян В. А.

Рабочая трибуна. Медь кованая.

Заслуженный художник РСФСР скульптор Авакян В. А.

Семья. Шамот.

Художник Кудрявцев А. П.

СЕРГЕЙ ЧЕРЕПАНОВ

РАССКАЗЫ

ПЕРВЫЙ ТОПОЛЬ

Это не деревня и не город — пригород. Здесь у каждого жителя свой дом, огород и сад. Город виден вдали: высокие заводские трубы, элеватор, телевизионная башня и в дымке белые многоэтажные дома. Вверху над ними — небо, пестрое, в тонких кисейных облаках.

Деревянный дом Павла Ильича стоит на пригорке, зеленым фасадом к городу и к восходу. Так удобнее: никогда не прерывается связь с солнцем и людьми.

В зимнюю пору Павел Ильич встает с постели после «третьих петухов», летом — «на коровьем реву» — в шесть утра. Зимой предутреннее небо черное и звезды спелее, а летом, в самую рань, зори горят, как костры, и курятся вокруг на земле росистые травы.