Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян Страница 43

Это пустое пространство заполнялось революционными идеями, которые открывали заветные горизонты национального освобождения для русских и украинцев, латышей и белорусов, армян и поляков.

Все это обусловливалось прежде всего кризисом крепостнической системы, в результате которой во второй половине пятидесятых годов в стране создалось тревожное положение. Именно это тревожное положение в 1859–1861 годах перерастет в революционную ситуацию и 19 февраля 1861 года достигнет своей кульминационной точки.

Те же самые настроения, брожения, а потом и революционный дух охватил также армянскую молодежь и вообще передовых армянских деятелей 60-х годов.

Но вполне определенные круги армянской знати и духовенства всячески стремились удержать армян от освободительных и революционных идей. И не только удержать, но вообще отрезать армян от русского народа и его свободомыслящей интеллигенции, его совести. Удержать подальше и превратить армян в покорных слуг самодержавия, всеми возможными способами заставить их верно служить правительству.

Чтобы пресечь подобные намерения, уже в январском номере «Юсисапайла» Степанос Назарян выступил против того мнения Мкртича Эмина, что первопричиной всех бед армянского народа явилось неповиновение прародителя армян — Гайка тирану Бэлу.

«Сожалею, что не могу согласиться с мнением моего коллеги, — писал Назарян. — Неужели неповиновение Гайка чужеземному тирану было преступлением, а не законным свободолюбием? Да и какие права имел Бэл на Армению? Неужели лишь то, что он считал себя более сильным?.. Нет, армянский народ не только не непокорный народ, по из-за чрезвычайной своей покорности всегда становился чужим рабом и слугой».

Этими своими словами издатель-редактор журнала, как нетрудно заметить, в замаскированной форме фактически выразил свои симпатии не только к революционным и национально-освободительным идеям, но и подтвердил близость «Юсисапайла» передовой русской печати тех лет.

Однако, к сожалению, армянский читатель не всегда мог понимать иносказание пли полунамек. Но сказать большее было попросту невозможно. И в этом была причина того, что после выхода очередной тетрадки «Юсисапайла» Микаэл Налбандян в письмах своим друзьям и соратникам часто напоминал:

«Обрати особое внимание на «Записки». И объясни непонимающим, чтобы знали».

«Все, что прочтешь и поймешь, постарайся объяснить и другим, чтобы выявить истину».

«Прошу обратить особое внимание на «Записки» и непонимающим разъясни силу слова, чтобы истина получила силу в этом заблудшем и пропащем городе».

Героев «Записок» графа Эммануэля узнавали как в Нахцчеване-на-Дону, этом «заблудшем и пропащем городе», так и во всех других местах, где жили армяне, не говоря уже о Москве и Петербурге. Причем узнавали не только читатели, но и сами прототипы. А узнав, не только приходили в ярость и громко негодовали, но и писали письма наместнику Кавказа, влиятельным армянам, а то и просто в охранное отделение, жалуясь на Налбандяна и требуя оградить их честь и достоинство от его посягательств.

Но сдержать Налбандяна было невозможно. Он не упускал ни одного случая вновь и вновь выставить на посмешище своих противников. «Тяжкая это штука — быть опозоренным в журнале, который расходится во все места и остается долго», — входил он в положение своих жертв.

Но и восставал, когда Степанос Назарян в рамках своей редакторской власти пытался сдержать Микаэла.

«Ради нации и истины моя жизнь — ничто в моих глазах, и я готов каждую минуту пожертвовать ею, — говорил он. — И с того дня, как я взял перо в свои руки, я до могилы буду бороться против тьмы и лжи!»

Не принимая советов редактора быть осторожным и осмотрительным, Налбандян часто горячился: «Пусть знают, что плохи дела у наших врагов, а после этого будут еще хуже».

Был ли он прав? Надо ли было идти на такие крайности и использовать печать для «разлития желчи врагов»? Степанос Назарян был уверен, что нет. И иногда проходился своим редакторским пером по статьям Налбандяна и «Запискам» графа Эммануэля.

Но это вовсе не значит, что между редактором и его сотрудником существовали разногласия. Ведь и сам Назарян во всеуслышанье заявлял: «Теперь ясно должно стать народу, какова задача нашего национального журнала «Юсисапайл» и что хочет возбудить он в нации. Льстить власть имущим, обманывать, лгать и затруднять ход просвещения нации — не его дело… Он хочет говорить правду как великому, так и малому, он хочет любить свою нацию и ничем не грешить против ее истинной пользы. И не беда, если тому или иному человеку наши слова покажутся тяжелыми…»

Назарян пытался лишь малость образумить своего молодого товарища, так как считал, что борьба за истину может вестись и без «разлития желчи врагов». Умудренный Жизнью редактор «Юсисапайла» не хотел, чтобы в выборе средств борьбы они уподобились своим противникам.

Против тех, кто сражается с помощью клеветы и доносов, бессильны, понятно, принципы, истина и мораль.

Трудно, если не невозможно, одолеть тех, кто сражается отравленным оружием.

Есть только одно утешение: их осудит время.

И когда Микаэл Налбандян говорил:

«Пусть и остальные прочтут и поверят, что Налбандян не из тех, кто без подписи пишет письма тому и этому, а может смело подписаться под написанным им», —

то, безусловно, право вынести приговор он оставлял грядущим потомкам.

То есть нам.

Год близился к концу, и надо было серьезно позаботиться насчет подписки на следующий, 1859 год, тем более что и противники «Юсисапайла» вовсе не сидели сложа руки.

Микаэл рассылал письма, объяснял и уговаривал друзей и соратников, свой союз с которыми он иногда называл не иначе как партия, как он и издатель «днем и ночью до ломоты в спине и рези в глазах» работали, писали, правили, печатали и мучились.

«Столько мы пока в силах, а что касается материальных средств, то мы их не имеем, и в этом нам должна помочь нация… Нация, но не та разношерстная толпа, которая не знает ни того, ни