Алтайский Декамерон - Алексей Анатольевич Миронов Страница 43

У мальчика навернулись слезы. Было видно, что он вот-вот заплачет.

– Подую, подую, не волнуйся так. И сейчас же прекрати плакать: ты же мужчина, будущий защитник Родины. А совсем не умеешь терпеть…

Через некоторое время боль утихла. И тут Светик вспомнил, что на кровати лежит вчера начатая книга Джонатана Свифта «Путешествие Гулливера». Замечательная книга, взятая для него мамой из профсоюзной библиотеки.

В комнате царил полумрак, свет не зажигали по закону о светомаскировке. Лишь открытая мамой дверь в коридор коммунальной квартиры давала яркое световое пятно, позволявшее ориентироваться в пространстве. Придерживая край рубахи, чтобы он не касался ободранного бока, мальчик медленно двинулся к своей кровати. Рядом с книгой лежал треугольник полевой почты, принесенный почтальоном утром, до авианалета.

Он развернул треугольник. Старшая сестра Рада вместе с одноклассниками, недавно закончившими среднюю школу, была мобилизована на трудовой фронт – на рытье противотанковых рвов где-то под Москвой. Кажется, на Волоколамском направлении… «Надо маме показать», – подумал мальчик, закрыл глаза и заснул.

Разбитый пюпитр всю войну пролежал на нижней полке в серванте, среди посуды и другой кухонной утвари. Был он завернут в газету. На боку свертка химический карандаш корректора твердо вывел дату и слово «пюпитр». Только осенью 1947 года, когда с продуктами стало полегче, когда отменили продуктовые карточки, мама договорилась со столяром, и тот взялся починить разбитый пюпитр за бутылку «Столичной».

Хема Львович (так звали столяра) был инвалидом детства. Он потерял ногу еще до войны – неудачно запрыгнул на подножку трамвая. Этот человек выглядел довольно экзотично. Видавшая виды военная шинель не имела знаков отличия. Она вечно была распахнута, из-под нее высовывалась фуфайка грязно- серого цвета. Галифе опускались до ботинка военного образца, надетого на одну ногу. Вместо второго ботинка выглядывала деревянная культяпка, окованная понизу тонким листовым железом, покрывшимся ржавыми разводами.

Хеме Львовичу не хватало лишь попугая на плече. С птицею он полностью бы соответствовал образу пирата Джона Сильвера из довоенного кинофильма «Остров сокровищ».

Так подумалось Светику.

Молодой Мандельштам, подумалось маме, глядевшей на слегка серебрившуюся пышную шевелюру столяра.

Днем кухня была свободна, так как все население 12-комнатной коммунальной квартиры по большей части училось или работало в различных московских учреждениях. Мама попросила сменщицу выйти за нее поработать (два дня подряд), та с удовольствием согласилась, предвидя неожиданные длинные выходные.

Запах от рыбьего клея был невыносимым. Чтобы хоть как-то укрыть остальные помещения от клеевой душегубки, дверь на кухню закрыли поплотнее с помощью полотенца.

Хема Львович предварительно промазал фанеру хозяйственным мылом, дабы исключить прилипание к ее поверхности пюпитра. Затем столяр разложил мозаику из обломков.

С удовлетворением взглянув на сложившийся калейдоскоп, Хема Львович принялся помешивать в консервной банке, вложенной в алюминиевую кастрюльку с кипящей водой, зелье коричневого цвета, вонявшее протухшей рыбой. Когда рыбий клей достиг нужной консистенции, керосинка была выключена. Началось воссоздание пюпитра.

Тонкая кисточка с щетинным волосом макалась в банку, а затем каждый фрагмент по торцам тщательно мазался клеем. Если клей попадал на черную лаковую поверхность, он удалялся краем влажной холщовой тряпицы.

– Теперь минут пять надо обождать, чтобы клей на торцах подернулся пленкой, – сказал столяр. – И только после этого соединять.

Он достал молоток, маленькие гвозди и небольшие сосновые брусочки. Последние Хема Львович прибил к листу фанеры по периметру изделия. Когда черный блестящий пюпитр, лежащий на фанере, был со всех сторон окружен светлыми сосновыми брусочками так же, как немецкая группировка фельдмаршала Паулюса советскими войсками генерала Рокоссовского под Сталинградом, Хема Львович маленьким молоточком с ювелирной точностью начал забивать крохотные конусообразные клинья из твердых пород дерева между внешним краем пюпитра и сосновыми брусками. Фрагменты подставки для нот всё плотнее соединялись между собой.

– Вера Александровна, – спросил мастер, – до завтра этот «ежик» может полежать на кухне? Или лучше в комнату занесем?

– Пускай себе лежит! – откликнулась мама. – Если сможете, форточку откройте, а то соседи ругаться будут, что мы им аппетит своим запахом испортили. Давайте чай с бутербродами пить. Айда в нашу комнату, – добавила мама.

На следующий день колдовство с пюпитром продолжилось.

Сосновые брусочки, поддетые стамеской и предварительно освобожденные от гвоздей, складывались в холщовый мешочек. Опавшие клинья убирались в мешочек поменьше. Маленькие же гвоздики ссыпались в круглую железную коробочку из-под зубного порошка «Мятный». Весь этот нехитрый арсенал не раз выручал столяра и использовался им не единожды.

Возрожденный пюпитр радовал глаз! Осталось подмазать черной тушью светлые точки там, где лак облупился. И можно крепить пюпитр к роялю на латунные петли.

Вера Александровна облегченно вздохнула: ведь эта, казалось бы, мелкая утрата, занозой сидела в ее памяти много, много лет. «Ну хорошо, – думала она, – ни Светик, ни Радочка не проявили должного интереса к музыкальному инструменту, но может быть, их дети, мои будущие внуки, станут известными пианистами! В конце концов, это неплохое приданое для Радули. А то отбоя нет от ухажеров! Глядишь, замуж вскорости выскочит!» (Ухажерами были студенты МТХУ, Московского театрально-художественного училища.)

Рада Моисеевна Кравченко, а по-простому Радулечка, моя мама и 23-летняя студентка, была первой красавицей всего потока художественного-театрального училища. Высокая стройная брюнетка с пышной, слегка завитой шевелюрой и карими глазами антилопы, она сводила с ума своих ухажеров, молодых мужчин, по большей части фронтовиков, недавно вернувшихся с войны.

Ей предстояло сделать непростой выбор. Кроме будущего моего отца, Миронова Анатолия Петровича, фронтовика, инвалида войны, на Радулечку претендовал красавец Стриженов-старший (впоследствии знаменитый советский актер). Однако мама выбрала того человека, которому суждено было стать моим отцом. Плодами этого непростого союза явились позднее четверо детей, в том числе ваш покорный слуга – Алексей Анатольевич Миронов.

К моменту переезда в новую хрущевскую пятиэтажку Леше исполнилось семь лет.

Рояль был огромным. Двое дюжих молодцов с плоскими ремнями, перекинутыми через плечо, гакая и гикая с придыханием, дотащили-таки бесценный инструмент до первого этажа заселенной новыми жильцами хрущевки. Пятиэтажка была одним из тех трех домов, что смотрели на будущий бульвар Генерала Карбышева, словно заглядывали в будущее. В недавнем прошлом эта территория представляла собой громадный овраг, к краю которого бесконечной чередой подъезжали самосвалы, ссыпавшие вниз промышленные отходы столичных заводов и фабрик, коптившие небо столицы денно и нощно. Вот на этом пространстве, отвоеванной могучими грейдерами у оврага, собственно, и возводился новый микрорайон Хорошево – Мневники.

– Хозяева, открывайте!

Первый грузчик, не опуская рояля, ударил пяткой ботинка во входную дверь.

– Радка, иди открой! Я обед готовлю! – послышался мужской голос.

Мама тотчас открыла дверь.

– Да-да, это к нам, вот