Михаэль Брюннер - На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте Страница 43

К государственным экзаменам нам пришлось зубрить огромное число предметов. Естественно, были предметы, особенно в области медицины, в которых мы чувствовали себя особенно слабо. Нам пришлось искать ассистентов соответствующих институтов и клиник, которые нас более или менее натаскали к экзаменам. По дерматологии, например, мы отыскали доктора Пфистера (который позднее стал главным врачом в Карлсруэ). Для начала он спросил, когда день экзамена. А когда услышал, что через три недели, то ответил:

— Времени еще много, сначала съезжу в отпуск дней на четырнадцать, а потом дней за восемь вас натаскаю на «отлично».

Так как он знал, что хочет услышать соответствующий экзаменатор, то он учил нас тому, что надо было на практике, и дал соответствующие указания.

— Если, например, вас поведут на второй этаж в комнату с коричневой мебелью, то это — кабинет псориаза, соответственно и у пациентов будет псориаз.

Поэтому экзамен прошел как по маслу.

Во время подготовки к экзамену по патогистологии в патогистологическом институте мы должны были расставить на столе многочисленные гистологические препараты. С ассистентом мы рассматривали их, а потом должны были ставить диагноз, то есть указать, из каких тканей взят этот препарат. Мы углубились в исследования, когда в помещение заглянул электрик, подошел к столу, взял с него препарат, посмотрел его на свет и спросил:

— Это чё, язык?

Это действительно был язык.

По стоматологической хирургии моих однокашников особенно злобно экзаменовал профессор Эшлер, который во время войны работал по обмену в Японии. Во время того экзамена я невольно с неприятностью вспомнил свои солдатские времена, когда не терпелось никакой критики. Эшлер не прощал моим коллегам сомнений в том, что он рассказывал на лекциях, хотя приводил он фантастические примеры.

После экзаменов я стал свободным ассистентом (неоплачиваемым) во Фрайбургской стоматологической клинике у профессора Рема. Он был мастером полного протеза и мог великолепно продемонстрировать различные фазы лечения и способы снятия слепков.

Я не хотел покидать Фрайбург. Хотя он пока еще только восстанавливался, но природа там была великолепной. Там — крупнейший университет, духовный центр, признанные профессора, театр и огромные возможности для спорта. Где еще может быть такое? С утра на Пасху сыграть в теннис, потом на мотоцикле — на Фельдберг, чтобы спуститься на лыжах в Фалерлох, потом отправиться дальше в Баденвайлер, чтобы искупаться в термальном источнике, полюбоваться цветением деревьев в Кайзерштуле, а вечером отправиться в городской театр смотреть «Фауст» Гете!

Однако я вынужден был уехать из Фрайбурга. В 1952 году я начал работать в Дюссельдорфе. До этого некоторое время я проходил практику в качестве приглашенного ассистента в Базеле при профессоре Шпренге, известном швейцарском протезисте и ученом. Время работы в Дюссельдорфе характеризовалось особым отношением между учителем и учеником. Профессор Хойпль был моим образцом, наставником и другом. Мне доставляло большую радость, что я мог жить и работать с высокообразованным исследователем, шефом клиники, замечательным человеком. Под впечатлением от личности Хойгіля и Рема, у которого я учился «ремеслу стоматолога», начался мой путь преподавателя высшей школы. В 1968 году я стал ординарным профессором в Дюссельдорфе.

В последний год моей деятельности в дюссельдорфской клинике я имел счастье учить свою дочь, слушавшую мои лекции в качестве будущего врача-стоматолога и закончившую мой курс. В рамках моей главной задачи — подготовки будущего поколения и принятия на себя ответственности за это — было своего рода венцом моего труда и особым счастьем, которого лишены мои павшие товарищи из 24-й танковой дивизии, и не только они, все те, о которых я с грустью вспоминаю.

Особой чести я удостоился в 1978 году, когда за немецко-итальянское сотрудничество я был награжден президентом Италии Пертини орденом заслуги Итальянской республики с титулом командора. Таким образом, бывший унтер-офицер Вермахта был приравнен по чести к старшему офицеру.

После войны я полностью вытеснил из своей головы военные воспоминания. Совершенно другие заботы стояли тогда на переднем плане: получить профессию и совершенствоваться в ней. У меня не было времени думать о солдатах Вермахта. Редко я просматривал свои фотографии военной поры, в хронологическом порядке разложенные по альбомам. Лишь по прошествии многих лет я опять занялся военным временем. Этому поспособствовала телевизионная дискуссия о тривиальной литературе о Второй мировой войне. Тогда в студию, где уже находился популярный писатель Г. Конзалик и другие участники обсуждения, с опозданием пришел необычайно высокомерный журналист и литературный критик и сразу же, прямо как Deux ex Machina, потянул ход дискуссии на себя. Когда Конзалик мимоходом сказал, что завтра он просто сядет за пишущую машинку, чтобы перенести на бумагу замысел своего романа, литературный критик его грубо оборвал:

— Вы должны перестать этим заниматься и вообще не писать! — Потом начал распространяться, что у простого солдата была «вина». Какая вина? В чем состоит вина молодежи, рожденной в ужасные времена и обязанной стать солдатами? В чем вина молодого человека, который, будучи солдатом, стремился к миру, покою, свободе, к изучению профессии и к обычной жизни без военного подчинения и, прежде всего, без страха? Будучи солдатом, я действовал не по своей, а по чужой воле, я вынужден был подчиняться и выполнять приказы, потому что чувство долга было мне прочно привито. Я, как невинное дитя, как и многие другие, вынужденные надеть солдатскую форму, был вынужден воевать за мое Отечество, а после войны вдруг узнать, что ни за что бороться не стоило.

Доктор истории Вольфрам Ветте, придерживающийся левых взглядов, опубликовал во «Франкфуртер Альгемайне» статью «Легенда о чистом Вермахте». В ней он обсуждает действия генералов и их главных пособников. По его мнению, они несут гораздо большую вину за преступную войну, чем простые солдаты.

Я написал ему письмо, в котором поставил вопрос: как может простой солдат, который в действительности не мог сказать и слова, нести какую-либо ответственность?

«Я хотел бы вас спросить, можете ли вы себе представить, что мог сделать молодой солдат, не имеющий никакого жизненного опыта и знающий только, что на войне должен выполнять приказы и чья жизнь состояла из постоянного страха, именно смертельного страха? Как вы думаете, что бы произошло, если бы я во время боя сказал своему командиру танка: