Виктор Степанов - Юрий Гагарин Страница 43

— А солнца-то нет. И наверное, не будет.

— Будет, — ответил Васильев тоном, дающим понять, что лирики хватит. — Через двадцать минут, Гагарин, обещаю вам полное солнце. — И дал команду взлетать.

Каждый полет как первый. Кто же это сказал? А может, сам Юрий пришел к этому ощущению? Бетон скользнул темно-серой лентой, сопки съежились, уменьшились, стали снежными бугорками, с каждой минутой все чище открывалась голубизна, но вот справа по стеклу фонаря вдруг брызнуло золотом. «Вот это забрались!» — восхитился Юрий, взглянув на стрелку высотомера. И, скосив глазом на правый борт, увидел солнце таким, каким никогда не видел — лимонным медленным шаром, всплывающим снизу, из-за черты горизонта. Так вот оно, дарящее жизнь всему земному светило! Как долго тебе еще добираться до их затерянного в белой мгле городка, лучи и сами-то еще не прогрелись, где уж достать им до здешней земли… Но где-то там, в Оренбурге и Гжатске, накопилась в сосульках капель и выстукивает песню весны.

Они поднимались все выше, и солнце тянулось за ними, светило в кабину… Теперь оно как бы зависло над синей округлой далью, в искрящихся то ли льдинках, а может, клочках облаков. Неужели это Северный Ледовитый, огромный как небо.

— Красота-то какая! — вымолвил Юрий.

— Не отвлекаться, — одернул Васильев. — Ровнее держите машину. Не дай вам бог когда-нибудь перепутать море и небо.

Юрий крепко держал машину на заданной высоте, подчинялся каждому слову инструктора, порой опережая очередную команду.

«И все-таки самое замечательное, — думал он, — слияние двух стихий, этих двух величий небесного и земного, точнее, морского. И почувствовать это, понять, пережить вот такое мгновение, быть может, и есть смысл жизни?..»

После полета в летной книжке Гагарина была заполнена первая строчка. Это его самолет выводил оценки: четверки, пятерки. Петля Нестерова, как говорил Васильев, «фигура, которую невозможно выполнить без вдохновения», — «отлично». И заключение: «Разрешаю самостоятельный полет ночью в простых метеоусловиях».

В простых. Но ведь надо научиться и в сложных. Теперь экзаменовало само Заполярье. Простые метеоусловия — это когда безоблачно, тихо и далеко видно вокруг. Но на Севере погода, бывает, меняется в считанные минуты. Светло, прозрачно, и вдруг все белое, словно взрывается. Откуда-то завихрился, сразу же залепив фонарь самолета, снег. А тут наползает туман… И ни зги не видно вокруг. Остается довериться одним лишь приборам, спокойному голосу руководителя полетов и самому себе, своим нервам, своим рукам.

Юрий вылетел в синее небо, выполнил все упражнения, а когда возвращался на аэродром, оказался в клубистом зарядном облаке и словно ослеп, оглох. Нет, он слышал ровный голос земли, знал, что пролетает почти над посадочной полосой, но не поверил метущимся стрелкам, пошел на другой разворот…

Что ты делала в это время, Валя, в далеком своем Оренбурге и как отдалось в твоем сердце предвестье беды?

Только Васильев один догадался — нужна «неотложка». Может быть, потому, что знал Гагарина лучше всех. Он сел в свой самолет и ринулся в вихрь «заряда», во мглу, на надрывистый зов теряющей силу машины.

«Спокойно, Гагарин, — услышал Юрий знакомый голос, — наблюдай меня, следуй за мной». Васильев вывел Юрия в чистое небо, указал курс посадки, и через пятнадцать минут в стартовом домике они обнялись. У Юрия не было слов. По-мальчишески озарившись, он потянулся было к Васильеву, хотел ему что-то сказать — откровенное, благодарное, но тот остановил командирским дружеским взглядом.

— Я все понимаю, Юра… На то мы и летчики. Это и называется взаимная выручка. В войну только этим и жили…

В ту ночь Юрий долго но мог заснуть. Пережитое в небе вернулось в каждой подробности, разобрал до мельчайших деталей свой вылет уже не умом, а сердцем. Эта внезапная круговерть, бешено налетевший швал, он не мог понять, где небо, вмиг промелькнули лица Вали, матери и отца… И вдруг заставивший собраться в кулак голос старшего лейтенанта Васильева. Как его теперь называть? В мути тумана замигавшие зовом к жизни огни его самолета… Юрию показалось, будто он вынырнул из глубины, где тонул, задыхаясь, когда за Васильевым распахнулось просторное небо. Потом этот плавный, спокойный вираж и крутой нырок за командиром к посадочной полосе. Словно в чьи-то родные руки.

— Вы знаете, — сказал Юрий тоже не спавшим друзьям, — Васильев спас мне сегодня жизнь… Даже больше, чем жизнь.

Те помолчали в согласии.

— Давай, Юра, спать, — отозвался после паузы Злобин. — Тебе надо выспаться. Завтра снова полеты.

Юрий привстал, облокотясь на подушку, начал глядеть в окно. В полночь уже не было прежней темени. Наоборот, небо светлело. За сопкой, слюдянисто сверкавшей вершиной, вздыхал, ворочался океан. Где-то неподалеку подремывали самолеты. А может быть, два из них тоже переговаривались, вспоминали о случившемся? Вот один подрулил к другому. Он засыпал…

Да, дни теперь сливались, припаивались один к одному, и это была их служба. Романтическое представление о профессии летчика уживалось с другим пониманием начавшейся жизни: труд, напряженнейший труд, в котором чередовались радости и огорчения. Но ведь он сам того добивался, сам шел к цели, не зря моряки говорят: «Красив корабль на картинке, а море с берега». То же можно сказать про самолет, аэродром, да и небо. Работа, работа, ну и, конечно, — нельзя без него — вдохновение.

Холодное — то голубое, то внезапно мглистое — небо становилось родным. Он обживал его, все больше о нем узнавал. И все больше гордился.

Однажды в выходной пошли прогуляться в сопки. Снег уже слинял, тут и там на замшелых скалах проглядывали неяркие, но удивительно веселые северные цветы. Разбрелись, чтобы нарвать букетов. И вдруг наткнулись на проржавленный остов. Самолет? Да, он лежал средь камней, словно кит, истлевший, выброшенный на берег. Без особого труда определили: сбитый во время войны «мессершмитт». Кто-то предположил:

— Сафонов постарался.

— А может, Курзенков?

Об этих героях из уст в уста передавались легенды. Молодые летчики знали их в лицо по портретам, развешанным в ленинской комнате. Сергей Георгиевич Курзенков, Герой Советского Союза, был первым командиром подразделения, в котором служил теперь Юрий.

Если вспомнить героев-оренбуржцев, в какой же замечательной семье подрастал, расправлял крылья Гагарин! Курзенков дружил с Сафоновым.

Когда бы в небе не таяли инверсионные следы, оно бы все было исписано автографами знаменитых полярных асов.

На третий же день войны, когда в сторону Мурманска летел «Хейнкель-111», Сафонов на своем И-16 поднялся наперехват. Маскируясь в солнечных лучах, он набрал высоту и стремительно пошел в атаку. С немецкого самолета по нему ударили из пулеметов, но он не отвернул, пошел на сближение, открыл огонь и сбил стервятника. Фашисты боялись Сафонова. Завидев его машину, они открытым текстом испуганно передавали по радио: «Ахтунг! Ахтунг! В воздухе Сафон! В воздухе Сафон!» По пять-шесть вылетов в день. Летчики спали прямо под крыльями самолетов, подложив под голову парашюты.