Макс Гофман - Война упущенных возможностей Страница 43

Эта комиссия была еще пополнена некоторым количеством офицеров Генерального штаба, в том числе адмиралом Альтфатером. Они не имели права голоса и были только экспертами. Секретарем комиссии был Карахан.

Размещение комиссии в некоторых из занимаемых нами бараков Брест-Литовской крепости не представило затруднений. Что касается стола, то я велел спросить комиссию, желают ли ее члены столоваться у себя дома или с нами в офицерской столовой штаба. Русские согласились на это последнее предложение.

В одном из бараков я велел устроить в большой комнате зал для переговоров. В этом бараке мы и встретились с русской комиссией перед первым заседанием.

Главнокомандующий Восточным фронтом принц Леопольд Баварский обратился к прибывшим с несколькими приветственными словами, сообщив, что он уполномочен четверным союзом заключить перемирие и что он поручает ведение переговоров мне. Иоффе ответил ему несколькими словами.

Переговоры начались.

Первым требованием, выставленным русскими, была полная гласность. Они требовали права после каждого совещания опубликовывать путем телеграмм и радио точный текст всего, что было сказано с обеих сторон. Против этого у меня не было никаких возражений. Однако во избежание ошибок передачи я предложил назначить подкомиссию, которая должна была тотчас же после совещания точно составить протокол, причем этот одобренный обеими сторонами текст и должен был оглашаться. Русские были с этим согласны.

Затем последовала пропагандистская речь, в стиле тех речей, каких впоследствии так много пришлось нам выслушать от Троцкого. Она сводилась к призыву ко всем воюющим державам окончить войну и заключить сначала перемирие, а затем и мир.

Мой ответ заключал в себе запрос, имеет ли русская делегация полномочия от своих союзников делать нам такое предложение. Со стороны четверного союза военные представители на месте, сказал я, и готовы вступить в переговоры. Русские должны были сознаться, что таких полномочий они не имеют. Поэтому я предложил, чтобы они придерживались своих полномочий и приступили бы к переговорам о заключении сепаратного перемирия.

Мне также удалось противодействовать позднейшим попыткам русских внести в переговоры пропаганду. По существу дела возникло небольшое затруднение, когда адмирал Альтфатер вдруг потребовал эвакуации Риги и Моонзундских островов.

Я счел такое требование при существующем положении вещей за невероятную дерзость и поэтому коротко и энергично отказал в нем. Из брошюры, изданной позднее одним из русских экспертов, я узнал, что все офицеры Генерального штаба единогласно высказались против идеи Альтфатера, так как невозможно было предположить, чтобы мы согласились на это требование. Поэтому оно отпало после моего отказа.

Русские придавали большое значение тому, чтобы задержать на Восточном фронте находящиеся там войска и помешать нам перевести их на Западный фронт. Нам легко было возразить на это требование. Уже раньше, чем начались переговоры в Брест-Литовске, было отдано распоряжение о перевозке большей части войск с Восточного фронта на Западный. Поэтому я с легкостью мог уступить русским в том, чтобы во время заключаемого перемирия никакие перевозки германских войск не имели бы места, кроме тех, которые были решены и начаты до этого времени.

Некоторые затруднения вызывал еще вопрос о сношениях между обеими сторонами. Русские, естественно, придавали большое значение – в целях пропаганды – неограниченному и беспрепятственному доступу в окопы, тогда как мы были заинтересованы в обратном. Так как было невозможно совершенно запретить доступ в окопы, то я предложил ограничить его определенными пунктами. Таким образом все-таки возможно было установить известный контроль и перехватить ожидающуюся агитационную литературу.

Я должен был воспротивиться следующему требованию – разрешению ввоза большевистской литературы в Германию, но выразил свою полную готовность содействовать вывозу этой литературы во Францию и Англию.

После долгих переговоров мы выработали наконец проект договора о перемирии, в общем, по германскому плану. Тогда Иоффе сообщил мне за завтраком, что он должен поехать в Петербург, чтобы получить полномочия для окончательного подписания перемирия. Как ни была мне неприятна эта отсрочка, однако я не разделял опасения некоторых союзных делегатов, высказавших мысль, что требование Иоффе только маневр, чтобы прервать переговоры, и что делегация, возможно, и не вернется.

Я не ошибся в своих предположениях; комиссия вернулась к назначенному времени, а обусловленный на время их отсутствия перерыв военных действий был обоюдным подписанием договора превращен в перемирие.

Так как комиссия обедала с нами в офицерском клубе, то мы имели возможность поближе познакомиться с ее отдельными членами. За столом я посадил, конечно, членов с правом голоса выше, чем экспертов, так что рабочий, матрос и унтер-офицер сидели выше, чем адмирал и офицеры. Я никогда не забуду первого обеда с русскими. Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, нынешним комиссаром финансов. Против меня сидел рабочий, которому множество приборов на столе доставляло видимые затруднения. Он пытался так или иначе употребить их в дело, но в конце концов воспользовался только вилкой для того, чтобы ковырять ею в зубах. Наискось от меня рядом с князем Гогенлоэ сидела госпожа Биценко, с другой стороны которой поместился крестьянин – типично русская фигура с длинными седыми кудрями и большой косматой бородой. Он вызвал улыбку у прислуживающего денщика, когда на вопрос, какого он желает вина, красного или белого, ответил, что выберет то, которое покрепче.

Иоффе, Каменев, Сокольников, особенно первый, производили впечатление чрезвычайно интеллигентных людей.

С большим воодушевлением говорили они о лежащей перед ними задаче возвести русский пролетариат на вершину благополучия и счастья. Все трое ни минуты не сомневались, что так оно и будет, если народ сам будет управлять страной, руководствуясь учением Маркса. Самое меньшее, о чем мечтал Иоффе, – это чтобы всем людям жилось хорошо, а некоторым, в числе которых он, по-моему, считал и себя, даже несколько лучше. Кроме того, все трое совершенно не скрывали, что русская революция есть лишь первый шаг к счастью народов. Само собой разумеется, говорили они, невозможно, чтобы государство, управляемое на началах коммунизма, продержалось долго, если окружающие государства будут управляться на основах капиталистических. Поэтому цель, к которой они стремятся, есть мировая революция.