Герман Гессе - Письма Страница 43

Если Вам придется голосовать по поводу ремилитаризации Вашей страны, я не даю Вам совета отвечать «да» или «нет», я надеюсь, что Вы проголосуете после ясного и добросовестного размышления, а не под давлением этой истерии. Считая разум и отказ от насилия единственным путем к лучшему будущему, я тем не менее признаю, что в конкретных странах и конкретных случаях нельзя не приспосабливаться к существующей обстановке. Так, например, я никогда не выступал из пацифистского чистоплюйства против содержания здесь, у нас, в Швейцарии, армии только для защиты нашей страны от нападения, армии, которая выдержала испытание в двух войнах. В каждом могущественном ныне государстве мира есть, конечно, партия войны, но и в побежденных, обезоруженных странах нет недостатка в людях, предпочитающих получить военные заказы сегодня, а не завтра, и в людях, которым хотелось бы, чтобы их снова величали «господин полковник» или «господин лейтенант», а не «господин Мюллер». И так обстоит дело везде.

Мы, друзья мира и правды, Вы и я, не должны слушаться этих дельцов и карьеристов, не должны помогать им, а должны всегда отстаивать свою веру в то, что есть другие пути к миру и другие средства привести в порядок и дезинфицировать землю, чем бомбы и войны.

Томасу Манну

Монтаньола, 8 ноября 1950

Дорогой господин Томас Манн!

В том, что ко мне приносит сейчас почта, радости мало. Даже очень смирно и осторожно написанная статья о страхе войны вызвала в Германии опять возмущение и враждебность. Все же благодаря этой осторожности мне удалось протащить статью не только в «Национальцайтунг», но и в «Мюнхенер нойе цайтунг». Обе газеты восприняли эту вещицу как литературное эссе и не почувствовали некоторой ее политической остроты. Зато Н.Ц. тотчас же получила нагоняй от Америки, за которым через несколько дней воспоследовал убогий и жалкий ответ. Но наплевать, статья все же попалась на глаза многим, и многие заметили, о чем идет речь.

И вот среди этой дурацкой почты дня – письмо, написанное Вашей рукой, милое и очень отрадное письмо, к тому же с приятной вестью об окончании Грегориуса! Это радость чистая и большая, и хотя Вам, может быть, теперь не хватает Вашего Грегориуса и каждодневных с ним развлечений, мы все-таки поздравляем Вас и предвкушаем новое появление этой сказочной фигуры и этой истории. Бесконечное число людей будет радо ему. Большинства читателей хватит на то, чтобы почувствовать иронию Вашего восхитительного сочинения, но не все, наверно, разглядят серьезность и кротость, стоящие за этой иронией и как раз-то и придающие ей истинную, высшую веселость.

Единственное, чем озаботило нас Ваше письмо, – это состояние фрау Эрики. В своем диагнозе Вы правы, и я очень хорошо представляю себе состояние такого высоко и разносторонне одаренного человека в этой парализующей атмосфере. Недавно я получил от Вашей дочери очень милое письмо, и дружба с ней принадлежит к нескольким добрым и чистым подаркам этого удивительного года.

Мы в большом напряжении, иначе бы я давно написал Вам, а через неделю мы снова поедем в Баден. Кроме ванн, там ждет Нинон цюрихская библиотека, а нас обоих – близость многих друзей, Мартин Бубер тоже будет тогда в Швейцарии и, конечно, навестит меня в Бадене.

Радостный настанет день, когда Грегориус окажется у нас в руках в виде красивой книжки, а свидеться снова нам тоже, будем надеяться, доведется.

С добрыми пожеланиями думает о вас троих и шлет вам привет Ваш

Г. Гессе

Госпоже Р. Р., Гиссен

1950

Дорогая госпожа Р.!

Жизнь, собственно, слишком коротка для такой переписки. Но к своей проблеме Вы относитесь слишком серьезно, и мое уважение к Вам слишком велико, чтобы я позволил себе просто отложить в сторону Ваше ответное письмо. Да и вопрос ведь поднят, смешное дело, очень актуальный, который каждый день задают себе тысячи людей. Это вопрос, действительно ли ум – противник души, «думание» – всего лишь интеллигентский спорт, а чутье – наш первый и, может быть, единственный ориентир в нравственных решениях. Об этом написано несколько тысяч томов, но ведь мы с Вами сходимся в том, что интересует нас не философия, а прежде всего практическая проблема повседневной жизни, проблема «интеллектуалов».

Когда я пишу малоприятное слово «интеллектуалы», мне неизменно приходит на ум другое, гораздо более противное выражение, изобретенное некогда «интеллектуалами» Третьей империи. А именно «интеллектуальная бестия», которое, слава Богу, снова исчезло из многострадального немецкого языка.

В ту пору, когда «вождями» Германии были бестии, гнусное это выражение придумали как раз гитлеровские интеллектуалы. Они в этом смыслили, ведь они же сами продали ум власти и взяли на себя задачу сделать ум, коль скоро он не продавался Гитлеру, подозрительным, обесценить его и выдать на растерзание «народному гневу», инстанции, придуманной этими же бестиями. С тех пор люди, не любящие думать, поборники крови и почвы, народной души и народного гнева, продолжали культивировать свою враждебность к тому, что они называют «духом», «умом», свой страх перед мыслями и суждениями, свою боязнь критики и точных формулировок, стараясь оградить нежную и чистую народную душу от вторжения мира грубой действительности. И всегда с каким-то подобием права, ибо не самые худшие люди боялись и боятся разоблачающего, обнажающего, циничного слова, порядочных и добросовестных оно тоже отпугивает. Они боятся ниспровергательства, цинизма, поэтому они боятся «ума», «духа» и предпочитают ему «душу», как царство невинных чувств.

Ни «дух», ни «душу» не следовало бы, однако, брать в кавычки. По христианскому учению, человек состоит из плоти, души и духа, да и психология до недавнего времени видела в способностях и деятельности разума часть жизни души. Они неразрывны и неразделимы, дух и душа, разум и сердце, и кто переоценивает и превозносит одно за счет другого, а тем более в пику другому, тот ищет и лелеет половину вместо целого, он болен, он уже не человек, а специалист. Кто, стало быть, превозносит критическое слово, анализирующий, жаждущий познания разум, тот делает это за счет целого, за счет человечности. Вот что Вы часто чувствовали, и вот что сделало Вас недоверчивой к разуму. Но если мы не принимаем всерьез и не считаем полноценными людей, признающих лишь разум и критику, то мы должны знать также, что только сердца и воображения тоже недостаточно, чтобы сделать человека полноценным, а его действия полезными.

Забавное наблюдение: человек чисто умственный, каких бы золотых слов и тонких суждений мы от него ни слышали, нам очень скоро надоедает. И благородные энтузиасты души, поэтические и восторженные специалисты по части сердца нам точно так же вскоре надоедают. И у самодовлеющего благородного ума, и у полагающейся только на себя благородной души одинаково не хватает одного измерения. Это дает себя знать в быту и в политической жизни; еще отчетливее это дает себя знать в искусстве. Ум и задушевность, дерзость и благородство – без своей кровной противоположности они неполны, неубедительны, необаятельны. Человек становится нам скучен, когда у него только два измерения.