Анатолий Сульянов - Берия. Арестовать в Кремле Страница 44

Военная коллегия Верховного суда СССР полностью оправдала М. С. Кедрова, но из тюрьмы его не выпустили. Осенью 1941 года, когда гитлеровцы, прорвав оборону, оказались под Москвой, М. С. Кедрова по указанию Берия расстреляли…

Много лет спустя, на следствии по делу Берия в 1953 году, старший сын Кедрова рассказал: «В 1921 году отец в качестве полномочного представителя ВЧК-ОГПУ находился в Баку, я был с ним. Мне известно, что отец проводил обследование АзЧК и сообщал о результатах Дзержинскому в Москву… Отец сделал вывод о том, что Берия не соответствует занимаемому им посту и не может быть на руководящей работе в органах ВЧК-ОГПУ…

В день ареста отца, 16 апреля 1939 года, я был у него дома, и он мне показал текст письма Сталину… В момент ареста отца агенты НКВД бросились сразу обшаривать столы, спрашивая, где письмо Сталину. Найдя его, они приступили к систематическому обыску»[8].

На следствии Берия всячески отрицал свою виновность в смерти Кедрова: «Поездка Кедрова в Баку в 1921 году не была связана с заданием Дзержинского. Кедрова никто не уполномочивал проверять деятельность АзЧК, в том числе мою и Багирова. Он приезжал не по делам ЧК, а по личным вопросам»[9].

Следствию было ясно, что расстрел Кедрова — дело рук Берия, но эту версию надо было доказать, уличить обвиняемого во лжи, в стремлении увести следствие на ложный путь, чем уже не раз пользовался Берия. Упорствуя, Берия не знал, что следствие уже располагает свидетельскими показаниями приближенных к обвиняемому лиц, и в первую очередь его давнего начальника, председателя АзЧК Багирова, впоследствии с 1933 года первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана.

«Как уполномоченный Дзержинского Кедров приезжал в Баку и производил проверку работы ЧК»[10], — вот что показал на допросе Джафар Багиров.

Стало ясно, что главным виновником в уничтожении Кедрова был Берия. Цель этой акции все та же — замести следы своей службы в охранке мусаватистов, не допустив на стол Сталина еще одного свидетельства.

Новая должность наркома внутренних дел позволяла Берия искать и находить свидетелей его преступных дел в двадцатые годы на территории всей страны, отыскивая всех, кто хоть чуть-чуть наслышан о его прошлой деятельности. Угодливые начальники НКВД областей и республик, исполняя указания нового наркома, лезли из кожи вон, отыскивая людей по специальному списку.

Узаконенные НКВД пытки применялись к политическим заключенным особенно жестоко. Старого коммуниста, кандидата в члены Политбюро Р. Эйхе били изощренно, обливали холодной водой. Под пытками Эйхе вынудили подписать заранее подготовленные НКВД протоколы допросов с клеветой в адрес прежде всего самого Эйхе, а также других государственных и партийных деятелей.

В октябре 1939 года Эйхе писал Сталину: «Нет более горькой муки, как сидеть в тюрьме при строе, за который всегда боролся… Если бы я был виноват хотя бы в сотой доле хотя бы одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением. Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды, и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Все мое “дело” — это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности. Не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев (следователи НКВД. В 1939 году арестованы и в январе 1940 года расстреляны. — А. С.), особенно первый, который пользовался тем, что у меня после побоев плохо заросли позвоночник и переломы, что причиняло мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей. Я знаю, что я погибаю из-за гнусной подлой работы врагов партии и народа»[11].

На суде Эйхе сказал: «Показания даны под давлением следователя, который с самого начала моего ареста начал меня избивать… Главное для меня — это сказать суду, партии, Сталину о том, что я не виновен. Никогда участником заговора не был. Я умру также с верой в правильность политики партии, как верил в нее на протяжении всей своей работы».

Р. Эйхе был расстрелян в 1940 году.

18

«Нарком все больше доверял мне, и на моем столе все чаще оказывалась почти вся почта, предназначенная Лаврентию Павловичу. Больше того, донесения нашей разведки из-за границы, по его указанию, мною обобщались и по ним составлялась справка для доклада наверх, членам Политбюро. Для меня все это было ново, и первое время я был шокирован всем тем, что узнавал из донесений, восхищался нашими разведками, радовался их проникновению в дела, интересующие нашу страну, беспокоился о них — ведь ходили по острию ножа. Больше других меня почему-то интересовал разведчик под именем «Рамзай». В то время интерес к Японии в стране не утихал из-за непрекращающихся дерзких действий японцев на Дальнем Востоке то у озера Хасан, то в Монголии на реке Халхин-Гол, и потому каждое донесение Рамзая я читал очень внимательно. Почему-то в шифровках все чаще и чаще упоминалась Германия, и я долго не мог понять причину его беспокойства. Договор с Германией о ненападении был заключен. Договор о дружбе подписан — чего же больше…

Настойчивость Рамзая достигла апогея в ноябре 1940 года — 18-го числа в его донесении впервые сообщалось о возможном нападении Германии на Советский Союз. На меня это произвело ошеломляющее впечатление, и я несколько дней ходил удрученный — готовилась война. С кем бы поговорить об этом? Друзей у меня не было — этому противился Лаврентий Павлович, идти к нему с таким вопросом я опасался. Взглянул на шифровку через несколько дней — привычная формулировка наркома: «Доложено т. Сталину». И его подпись. Я немного успокоился. Если об этом знает товарищ Сталин, то все в порядке, меры будут приняты. Наша граница всегда на замке!

Теперь я из всей груды шифровок первым брал донесение Рамзая — я почему-то проникся к нему особым уважением. О том, кто скрывается под кодом «Рамзай», я тогда не знал, о Рихарде Зорге услышал много лет спустя. А Рамзай торопил всех нас — война подступает к нашим границам, и нужно готовить страну, народ, Красную Армию.

Начало 1941 года ознаменовалось подробным донесением Рамзая о развертывании Германией новой резервной армии вермахта в составе 30–40 дивизий. Он, словно привидение, появлялся над Германией, замечал все, что там происходило, и тут же доносил в Центр. Я так думаю, что Рамзай один из первых вскрыл активизацию немцев по подготовке нападения на СССР. Я не умаляю других разведчиков — они тоже внесли свой вклад на алтарь отечества, но первым был все-таки Рамзай. И как только в марте 41-го немецкие дивизии начали двигаться из Франции на восток, Рамзай сразу прислал донесение.