Поль Фор - Александр Македонский Страница 44

Не думаю, чтобы Филипп мог научить Александра мужеству (отвагу развивали в нем и охота, и атлетические занятия, и соревновательный дух школы в Миезе), но он убедил его, что с тем оружием, которое отец дал ему в руки — сариссы, метательные и осадные машины, тяжелая кавалерия, разборный флот, — ему нечего бояться, и он может быть уверен в том, что сметет с пути все трудности. Филипп дал Александру нечто лучшее, чем советы: вместе с даром дисциплины и командирским чутьем он наделил его изумительным организаторским талантом. После смерти Филиппа Александр сохранил его административную систему и во всех кампаниях, которые ему довелось вести на трех континентах, черпал вдохновение из выработанной отцом организации маршевых колонн, из его стратегии, из его диспозиций и его тактики окружения. Даже политика слияния народов вдохновлялась примером Филиппа.

О воле

До сих пор мы рассуждали об Александре исключительно в детерминистских понятиях, будто ему следовало лишь все унаследовать от окружавшей его среды. Однако Монтень пишет: «Наш ребенок обязан педагогике лишь первыми 15-ю или 16-ю годами своей жизни. Все прочее восходит к действию» («Опыты», 1, 26). Однако само это действие — было ли оно произвольным? Вот, наконец, прозвучало великое слово: «воля». «Главной причиной вторжения Александра в Персию, вне всякого сомнения, явилось то, что ему никогда не приходило в голову этого не делать» (William W. Tarn. Alexander the Great. 1950. V. I. P. 8).

Поборники такого утверждения, настаивая на том, что Александр не мог поступить иначе, чем его отец Филипп, отказывают ему во всякой спонтанности, во всякой способности принимать решения. Если принять их точку зрения, то следует думать, что завоевание Азии зависело лишь от строгой необходимости или же от неведомой «самодвижной силы». То есть от последовательности действий, не поддающихся контролю со стороны воли. В таком случае Александра должны были бессознательно подталкивать вперед все его предшественники, а также ненасытная жажда чужого (pothos). Говоря словами его учителя Аристотеля, всякий его успех остался бы в потенции, и ни один из них никогда бы не перешел в реальность. Настоящим победителем был бы тогда обычный солдат или кем-то построенная военная машина. Но ведь машину эту следовало запустить, привести в движение, а затем это движение ускорить или замедлить. Даже если, подобно Спинозе, мы будем полагать, что «воля и разум — одно и то же», хотя бы в одно из этих понятий следует верить. Наша жизнь ценна лишь тем, во что она обошлась нам в смысле личных усилий. Пренебречь этим законом Александр не мог. И хотя он подчас играл своей жизнью, подвергая ее случайному риску, этот хороший игрок в кости, этот неизменный сорвиголова совершил нечто положительное и волевое: на протяжении тринадцати лет над ним висел дамоклов меч командирства — после девятнадцати лет вынужденного подчинения строжайшей дисциплине.

К тому, чего Александр не желал (то есть к Случаю, или Доброй Удаче, Άγαθή Τύχη, если выражаться словами Плутарха и античной теории красноречия), следует отнести: наличие у него превосходных полководцев, вроде Пармениона, Калланта и Антипатра, которые направляли первые шаги Александра; обстрелянную и дисциплинированную армию; гибкую и эффективную администрацию; изобретательных инженеров и механиков; возможность на протяжении трех лет сохранять в Малой Азии надежный плацдарм — так что сатрапы, занятые каждый своей епархией, не могли объединить свои усилия; внезапную смерть Мемнона, самого опасного среди противников Александра, последовавшую весной 333 года, когда экспедиционный корпус македонян двигался к Гордию; победу Антипатра над восставшими греками при Мегалополе, покуда Александр преследовал Дария; убийство Дария по приказу Бесса; внезапное и судьбоносное вмешательство товарищей-гетайров Александра на поле битвы при Гранике (май 334 г.) или в крепости малавов (лето 326 г.) в момент, когда Александру грозила гибель; неожиданную смерть Гефестиона; и, наконец, смерть самого Александра, в самом зените славы.

Ни об одном из этих событий невозможно сказать, что завоеватель его предвидел, принимал в связи с ним решение, желал его. Большинство из них сослужили ему отличную службу — при том, что он так никогда и не узнал, за что удостоился такой поблажки, подобно тому, как и нам не ведомы причины или причинно-следственные связи. Этот клубок неведения и сомнения есть то, что принято стыдливо называть случайностью, счастливой или несчастной судьбой, удачным стечением обстоятельств. Если то, что нам неизвестно о жизни и смерти Александра, намного превосходит все, о чем мы можем догадываться, у нас есть повод отчаиваться из-за невозможности узнать этого человека и его характер. Однако поскольку относительно его приключений и в особенности пятнадцати кампаний, в которых он участвовал, известно, что в их ходе он сознательно проявлял всяческую инициативу, нам необходимо попытаться различить ту волю, тот характер, ту личность, ту «добродетель» (άρετή), как ее ни назови, которая определяет человека.

Что за «властное желание» («потос») отправиться за Дунай овладело им в июне 335 года, когда он с 1500 всадников и 4 тысячами пехотинцев переправился ночью на плотах и челноках на другой берег самой длинной и полноводной реки Европы (Арриан, I, 3, 5)? Это слово, обозначающее более или менее сильное желание, не предполагает ни определенного состояния души, ни тех качеств, которыми обладал именно Александр. Оно восходит к историкам эпохи Римской империи. Арриан обозначает им одновременно претензию на славу и волю к преодолению. Совершая героический поступок без какой-либо политической или стратегической необходимости, Александр пошел дальше своего отца, и даже дальше того, куда намеревался дойти, вторгшись во Фракию к северу от Гема. Кроме того, овладев крепостью гетов и рассеяв скифскую кавалерию, он преуспел там, где, как передавали, потерпел неудачу Дарий Великий. Однако Александр отважился продвинуться еще дальше, он достиг на севере пределов обитаемого мира, он предвосхитил покорение других оконечностей мира. И если, по случайности или по зрелом размышлении, к мысли о славе добавлялось стремление к материальной выгоде или политический интерес, главным в глазах нашего завоевателя оставалась все же слава. Прежние его походы и сражения зависели от воли Филиппа, который ревниво претендовал на связанную с ними славу В 328 году Александр «принялся умалять деяния Филиппа и утверждал, что заслуга славной победы при Херонее (десятью годами ранее) принадлежит именно ему, однако отец лишил его славы этого дела по злобе и зависти» (Курций Руф, VIII, 1, 23). Итак, в 335 году воля Александра была направлена прежде всего на то, чтобы стать наконец самим собой, действовать от своего собственного имени. Следует отметить, что сопутствовали ему в этом исключительно молодые военачальники одного с ним возраста.