Клод Дюфрен - Мария Каллас Страница 44

— Так я смогу даже с закрытыми глазами пойти в нужном направлении.

К счастью, никто из оркестровых музыкантов не употреблял этот парфюм. В противном случае она оступилась бы в оркестровую яму».

Висконти относился к проявлениям нежных чувств Марии с некоторой небрежностью. При других обстоятельствах, во время представления «Травиаты», певица воспользуется антрактом, чтобы увидеться с Лукино, который обедал в ресторане «Биффи» по соседству с «Ла Скала». В тот же вечер он должен был уехать в Рим, и Мария не хотела, чтобы он отправился в путь, не попрощавшись с ней. Она даже не успела переодеться и снять яркий грим.

«Могло быть и хуже, — сказал потом Висконти. — Представляете, если бы она вошла в «Биффи» в ночной рубашке, которую носит Виолетта в последнем акте!»

Менегини, разумеется, категорически отрицал этот случай. На его беду были свидетели… Они по-своему прокомментировали появление Марии в зале ресторана.

Факт тот, что Мария открыто демонстрировала всему миру, какие нежные чувства она испытывала к Лукино. Впрочем, могла ли она вести себя по-другому, даже если бы хотела? Удавалось ли ей когда-нибудь сдержать свои бившие через край эмоции, будь то гнев или милость? Сценический успех еще больше усилил ее стремление выставлять напоказ свои переживания. Она знала, что Каллас могла позволить себе слова и поступки, которые не простились бы Марии. Из кокона на свет вылупилась прекрасная бабочка, и теперь без всякой ложной скромности, не боясь быть осмеянной или отвергнутой, она могла оглядеться по сторонам. Перед ней распахнулся неизведанный мир удовольствий и плотских радостей. И, что бы там впоследствии ни говорил несчастный Батгиста, он так никогда и не заставил учащенно биться сердце Марии. Вальтер Легге, директор студии звукозаписи, выпускавший диски певицы, рассказал об одном курьезном случае. Заглянув как-то после спектакля в гостиничный номер супругов Менегини, он застал их за чтением газет. Закутанные по самые уши в шерстяные пижамы, нисколько не возбуждавшие эротических фантазий, они лежали на разных постелях. После того как Легге подтвердил, что очарованная публика разошлась под огромным впечатлением от мастерства Марии, а также заметил, что подобным успехом ни одна певица не могла сравниться с ней, каждый из супругов повернулся на бок и выключил свет со своей стороны.

Совсем иначе вела себя Мария с Висконти. Она буквально ходила за ним по пятам. Певица преследовала его за кулисами «Ла Скала», в ресторане «Биффи» и даже в гостинице, где он остановился. Когда же она узнала, что женщины интересовали великого режиссера только в творческом плане — Лукино сам открыл ей глаза на истинное положение вещей — это стало сокрушительным ударом для нее. К пылким чувствам, которые она испытывала к нему, примешивалась неистовая ревность. Это выражалось в бурных сценах, на которые певица была большой мастер, в частности, такое случалось, когда Висконти проявлял заметный интерес к какому-либо новому «дружку».

«Мария, — рассказывал впоследствии Висконти, — ненавидела Корелли из-за того, что тот был красив. Это действовало ей на нервы. Она постоянно следила за тем, чтобы я не уделял ему внимания больше, чем ей».

Когда Мария устраивала «семейные сцены», она не обращала внимания ни на время, ни на место действия. В ресторане или же во время репетиции она забрасывала Лукино вопросами и задавала их отнюдь не дружеским тоном. Впрочем, ее ревность подверглась жестокому испытанию. Помимо молодого тенора Франко Корелли, исполнявшего одну из партий в «Весталке», в «Сомнамбуле» оркестром дирижировал Леонард Бернстайн. Между прославленным дирижером и Висконти завязались самые теплые «дружеские» отношения, чего не могла перенести Мария, вновь терзаемая подозрениями, тревогой и ревностью. Когда певица узнавала, что мужчины отправились отобедать вдвоем, она являлась в ресторан без приглашения и представала перед «сладкой парочкой» словно античная статуя, размахивающая карающим мечом. Оскорбленная в лучших чувствах женщина совершенно забывала о гордости, достоинстве, независимости — обо всех этих неотъемлемых чертах своего характера. Она превращалась в обычную женщину, страдавшую от неразделенной любви.

В тридцатидвухлетнем возрасте она влюбилась в первый раз в жизни и вела себя как семнадцатилетняя девушка. Ее не волновали ни сплетни, ни саркастические улыбки, ни колкие замечания окружающих. Висконти рассказал, как однажды утром он зашел к ней в номер миланского «Гранд-отеля» вместе с Леонардом Бернстайном: «Когда пришло время уходить, мы сказали: «Чао, Мария, доброго тебе здоровья» и направились к двери. «Останься здесь! — бросила она, обращаясь ко мне. — Я не хочу, чтобы ты ушел вместе с Лени!»»

Не обращая внимания на это требование, мужчины вышли из номера вместе. Тогда она спрыгнула с постели и бросилась за ними. Подобные выходки она повторяла не один раз, совершенно не заботясь о том, что могли подумать о ней окружающие. Да, Мария была без памяти влюблена в Лукино Висконти. Преклонение перед великим режиссером было только ничтожной частью ее страстного влечения к мужчине. Об этом мне рассказывали близкие друзья Каллас, в частности Мишель Глотц. Похоже, Мария Каллас сделала для себя открытие: помимо оперного искусства в жизни существовало еще и нечто другое.

В те же годы супруги Менегини познакомились с Франко Дзеффирелли. Будучи еще совсем молодым, он уже заявил о себе как о талантливом человеке с яркой творческой индивидуальностью, что не могло не вызвать раздражения у Висконти. Однако именно по стопам великого режиссера пошло это молодое дарование, пробившееся вначале в фавориты, а вскоре ставшее его соперником на режиссерском поприще. Как это ни парадоксально, но Висконти, в свою очередь, оказался большим ревнивцем. Его ревность вызвали дружеские отношения, установившиеся между Каллас и его ассистентом. Однако речь шла исключительно о профессиональной ревности. Дзеффиррелли в опере Россини «Турок в Италии», поставленной на сцене «Ла Скала» в период между двумя спектаклями Висконти, открыл нам совсем другую Каллас, смешливую, спокойную, избавившуюся от вспышек гнева. Несколько лет тому назад она уже пела в этой опере и теперь сумела блеснуть неизвестной гранью своего таланта. Дзеффирелли смог добиться не только успеха у публики, но и расположения самой Каллас. И этого не мог простить своему ученику Висконти. «Декоратор? Да! Режиссер-постановщик? Никогда!» — воскликнул в сердцах Лукино.

Вот что сказал по этому поводу Менегини: «В то время в области театра и кино Висконти был царь и бог. Никто не осмеливался спорить с ним. Его окружала толпа подхалимов, сплетников, бездельников, лодырей и лентяев, распространявших самые нелепые и фальшивые слухи по всем великосветским салонам Милана. В театральном мире именно эти люди могли создать или разрушить любую репутацию».