Лев Дугин - Северная столица Страница 44

В торжественный этот день к парадному фраку Карамзина пришита была орденская звезда… Внутреннее волнение заставило его побледнеть. Иссеченное глубокими складками лицо, нимб седых волос вокруг головы опять сделали его похожим на пророка…

И зал замер.

– Милостивые государи! – Карамзин стоял перед внемлющей ему толпой – строгий и благообразный.

И опять Пушкин испытал горячее, противоречивое чувство. Он не мог не восхищаться Карамзиным – и противился мощному его воздействию. Карамзин принадлежал к прошлому – взглядами, поэзией, чувствами. А он, Пушкин, устремлен был в будущее.

– Первыми словами моими должна быть благодарность за честь, которой меня удостоили…

И вот Карамзин перешел к главному:

– Петр Великий, могучей рукой своей преобразовав отечество, сделал нас подобными другим европейцам. Жалобы – бесполезны. Связь между умами древних и новейших россиян прервалась навеки. Мы не хотим подражать иноземцам, но пишем, как они пишут; ибо живем, как они живут; читаем, что они читают; имеем те же образцы ума и вкуса; и участвуем во взаимном сближении народов – сближении, которое само есть неизбежное следствие просвещения…

Итак, великий человек ответил на вопрос. Итак, Россия пойдет европейским путем!

Какой восторг это вызвало у части публики…

– Но, – продолжал Карамзин, – Великий Петр, изменив многое, не изменил всего коренного русского: для того ли, что не хотел, для того ли, что не мог! Ибо и власть самодержцев имеет свой предел… Сходствуя с другими европейскими народами, мы разнимся с ними – в обычаях, в нравах…

Итак, Россия не может идти обычным путем европейского развития! Какой восторг это вызвало у другой части публики… Споры продолжались и тогда, когда заседание окончилось. Кипели противоречивые страсти. Кажется, никогда и нигде соотечественниками не высказывались одновременно столь противоположные мысли о собственной стране! Значит, в области истории, как и в области поэзии, мыслящий человек должен искать собственный путь…

XIII

Не всякого полюбит счастье,Не все родились для венцов.Блажен, кто знает сладострастьеВысоких мыслей и стихов!Кто наслаждение прекраснымВ прекрасный получил уделИ твой восторг уразумелВосторгом пламенным и ясным.

Уже четвертая песнь была написана, он еще и еще раз ее отделывал… Людмила, невидимая для других, в волшебной шапочке гуляет по садам Черномора.

О друге мыслит и вздыхает, Иль, волю дав своим мечтам, К родимым киевским полям В забвенье сердца улетает; Отца и братьев обнимает, Подружек видит молодых И старых мамушек своих…

Он мог бы воспользоваться воспоминаниями Людмилы, чтобы выполнить требования Катенина: показать в подробностях старинный Киев, ввести старинные слова, назвать знаменитые имена… Но нет, это вело бы к громоздкости, мешало бы полету фантазии; архаизмы, как тяжелые доспехи на рыцаре, сковали бы стих… У Катенина не было истинного вкуса – вот что он понял…

Он свободно черпал из разных источников: из русских сказок – услышанных и прочитанных, – из русского рыцарского романа восемнадцатого века, из знаменитых поэм – «Душенька» Богдановича, «Бахари-ана» Хераскова, «Добрыня» Львова, «Елисей» Майкова… Немало потрудились русские писатели!..

Увы, старая школа имела не много достоинств!..

Он простую сказку возвел в героическую поэму; и во всем была простота, естественность, и пестрые эпизоды спаял воедино звонкий, легкий, гармоничный стих…

XIV

Кто счастье знал, уж не узнает счастья. На краткий миг блаженство нам дано: От юности, от нег и сладострастья Останется уныние одно…

Но что происходило в уединенном домике на Васильевском острове?

Все чаще и чаще звон колокольчика нарушал тишину заснеженной равнины, и взмыленные лошади, запряженные в зимний дормез на полозьях, вскачь одолевали склон невысокого холма… С ворот и забора испуганно взмывали галки. Снег серебрился, колеи ото дня ко дню становились глубже, а солнце ото дня ко дню светило ярче… Снег сделался рыхлым.

В уютной, жарко натопленной комнате со стареньким диваном, с шитыми подушками на канапе и с множеством коробок из-под конфет, из-под перчаток, из-под почтовой бумаги по углам на этажерках – встречались влюбленные. То открывалось старенькое фортепьяно – и милые, беглые пальцы летали по клавиатуре. То милый голосок выводил модные романсы… То в альбоме с уголками, обтянутыми зеленой юфтью, на плотных розовых страницах появлялись надписи, стихи, рисунки…

Покровительствуя влюбленным, добрая старая тетушка уходила навестить соседей…

Глупая тетушка! Искус и невинность вместе образуют взрывчатую, гремучую смесь…

И вот уже слабость уступает напору, любопытство потакает страсти – и осторожность тонет в необоримом порыве, таком же необоримом, как весна в природе, где уже голубеют тени и высоко туманится небо…

XV

О ты, надежда нашей сцены!Уж всюду торжества готовятся твои,На пышных играх Мельпомены,У тихих алтарей любви.

Как сладостно!..Но, боги, как опасноТебе внимать, твой видеть милый взор!Забуду ли улыбку, взор прекрасныйИ огненный, волшебный разговор!Волшебница, зачем тебя я видел –Узнав тебя, блаженство я познал –И счастие свое возненавидел.

Просторная квартира князя Шаховского называлась чердаком, потому что располагалась на верхнем этаже трехэтажного дома.

– Сын Сергея Львовича и Надежды Осиповны? – И князь Шаховской с театральным эффектом развел руки, будто принимал в объятья любезного ему молодого человека.

Он был в зеленом, засаленном сюртуке, с небрежно повязанной вокруг шеи косынкой и, неряшливый, непричесанный, неприбранный, выглядел вовсе не столь внушительно, как в театральном кресле. Рябое его лицо, с обвисшим подбородком и птичьим крючковатым носом, дергалось, веки неспокойно мигали.

– Рад тебе и уже люлю! – Это означало – люблю. Голос у князя был тонкий, он сюсюкал и глотал слога. – Восхищен – всех просю-сю-сю и молю: приведите его! Потому что люлю и люлить буду до самой смерти наш фольклор… – Он подозвал жену: – Ка-тенька, Катенька!.. Сын Сергея Львовича и Надежды Осиповны…

Подошла гражданская жена князя, или, как ее иначе называли, домоправительница, или, еще иначе, мать его пятерых детей, – небольшого роста, быстрая, с энергичными движениями актриса Екатерина Ивановна Ежова. На ее помятом лице будто наклеена была театральная улыбка.

– Очень приятно-с… Чувствуйте себя как дома-с… Но ее лицо тотчас сменило выражение; она повернулась к остальным гостям: