Яков Кумок - Губкин Страница 44

В 1916 году Иван Михайлович перебрался с нехитрым своим геологическим скарбом в Бакинский район, который и до этого неоднократно посещал на «гастролях». Весь северо-запад полуострова (четыре планшета) был им закартирован и подробно описан. Он открыл немало антиклинальных складок с расположенными на них своеобразными вздутиями (он очень удачно назвал их четковидными, и образное словцо это с легкой руки его вошло в обиходный профессиональный язык). Сделано было небывало много!

Отныне все мемуаристы и писатели, освещающие историю познания кавказской нефти, будут делить на эпохи: до Губкина и после Губкина. В сущности, он подбирался кружным путем к жемчужине мировых нефтяных кладов — Баку. Сначала исходил север Кавказа, потом запад, всего каких-нибудь два-три полевых сезона довелось ему отдать спокойному и рассудительному проникновению в порядок разноликих пластов, слагающих бакинский разрез. А с какой зоркостью успел он его охватить! Многие углы Кавказа были и до Ивана Михайловича тщательно изучены, однако никто из исследователей не осмеливался посягнуть на создание общей картины. Губкин принялся писать ее сразу, хотя по малости опыта, кажется, и не имел на то морального права. Мысль его забирала вширь — и это без видимого над собой усилия.

Разумеется, мы можем только догадки строить, как успевал Губкин перерабатывать массу геологических впечатлений; он ни разу не позволил себе отложить публикацию даже на несколько месяцев. Все лето на адрес его петербургской квартиры и в Геолком поступали посылки с каменным материалом. Вероятно, садясь в поезд Баку — Петербург Губкин уже держал в голове основную концепцию будущей научной статьи. Он принимался за нее, не дав себе и недельной передышки. В феврале он уже правил гранки, в марте начинал с тоской поглядывать на чемоданы, в апреле — снова в поле!

Он умел не падать духом, не отчаиваться, даже попадая в неприятные передряги. Лучше всего об этом расскажет он сам. 1 июля 1914 года с ним приключилась история, о которой он долго не решался поведать жене, чтобы не беспокоить ее:

«Начало сентября 1914. Дорогая Нура. Я долго не решался, чтобы не беспокоить тебя, написать тебе об истинной причине моего замедления. Теперь, когда 9/10 постигшей меня беды исправлены, я хочу поделиться с тобой неудачей, постигшей меня еще 1-го июля, во время моей поездки в Нафталан.

30 июня в 11 часов ночи я сел в поезд на ст. Геран Закавказской ж. д., чтобы ехать в Баку. Занял купе 1 кл. Попросил у кондуктора свечу и запер купе на ключ и предохранитель. На одну лавочку положил портплед и ручной саквояж, который ты хорошо знаешь, а на другую лег и начал читать. Слышал, как подъехали к станции Евлах и остановились, а потом мне сильно захотелось спать. Через какую-нибудь минуту я спал, как убитый. В этот день я сделал около 40 верст верхом по горной речке, русло которой усеяно валунами и галькою. Потом от Нафталана до Герана ехал в бричке по ужасной дороге. Так что устал за этот день как никогда. И поэтому спал непробудно. Перед сном я забыл закрыть окно в купе, задернутое занавеской. Было очень жарко и душно — по обыкновению. Проснулся я возле станции Алят (на следующей станции Сангачалы мне нужно было слезать — там меня ждал фаэтон) и первым делом схватился за саквояж. Туда-сюда — нет его. Портплед цел, а саквояжика нет. Я остолбенел от ужаса. В нем были мои полевые дневники за 1913 и 1914 гг., т. е. по Сумгаиту и по планшету этого года и, как мне вначале показалось, карты за те же годы. Впоследствии выяснилось, что карта Сумгаитского планшета была в Гюздеяе и осталась цела. В саквояже был револьвер, несессер, воротнички, знак, орден и вся прочая мелочь.

Сейчас же позвал кондуктора. Обошли весь поезд — безрезультатно. На ст. Сангачалы потребовал жандарма. Он сел со мною в поезд и поехал в Баку. Здесь у жандармского полковника был составлен протокол и прочее. Были посланы телеграммы по всем станциям. В газетах напечатал объявление, что дам награду в 100 рублей лицу, которое доставит карты и дневники.

Осмотр вагона показал, что мазурик похитил саквояж через окно, причем влез настолько осторожно, что даже не задел очков и свечи, находившихся на столике.

Все мои розыски оказались тщетны. И до настоящего дня о саквояже ни слуху ни духу. По возвращении в Гюздек я постарался выяснить, что пропало безвозвратно и что, следовательно, придется снова восстановлять. Оказалось, что по Сумгаитскому планшету, начиная с 115 до конца (445 обнажений) имеется копия, следовательно, придется восстановить 114 обнажений (подчеркнуто Губкиным. — Я. К.). За текущий 1914 год было похищено все: и оригинал, и копия дневников, и карта. Значит, нужно было еще раз снять то, что было снято до 1-го июля.

К этому я приступил. Весь июль и август я работал лихорадочно, не зная устали. И вот результат. Я успел кончить целый Коунский планшет и 2/3 Учьтапинского. Сделал больше, чем нужно по программе, и восстановил все похищенное за 1914 год. Остается мне теперь только 114 обнажений Сумгаитского планшета, расположенные сравнительно близко. Я это сделаю до 10 сентября…»

Листы Коунский и Учьтапинский сняты полуверстной съемкой. Прибавим сто четырнадцать обнажений Сумгаита… Ого! Точка от точки отстоит на пятьдесят метров примерно; передвигался Губкин верхом; значит, в день приходилось ему делать верст по пятьдесят — это по прямой. И через каждые минут десять езды останавливать лошадь, привязывать, доставать из планшетки горный компас… От зари до зари. Так умел работать Губкин. У него в работе была та спорость (спорынья), о которой в народе говорят, что она дороже богатства.

Глава 29

«20.8.1913. На днях я прочел одну повесть Г. Мало — «В семье», где описана жизнь одной маленькой девочки, родители которой рано померли и оставили ее одну на белом свете. Ты не поверишь: я плакал, как маленький. И до сих пор не могу отделаться от впечатлений этой книги. Я поставил себе за правило не обременять себя ни работою, ни излишними заботами, чтобы сохранить бодрость и здоровье для своего ангела, чтобы она выросла на моих глазах. Я умру спокойно, когда буду видеть своих детей выращенными здоровыми не только телом, но и духом, чтобы жизнь была для них радостью, а не мучением… Живу… я теперь в самых отчаянных условиях — и не падаю духом. Наоборот, я очень бодр и трудоспособен. Моя работа идет колесом без сучка и задоринки. Днем езжу по планшету. Палит меня солнце, палит жаркий полуденный ветер, а мне и горя мало. Ищу себе своих ракушек и мурлычу свои песенки и мечтаю о вас, а особенно о своей золотокудрой дочке. Решаю проблемы не только об образовании нефтяных месторождений, но и великие проблемы жизни. Думаю об ее смысле и цели, разумности бытия. И прихожу к мысли, что великий смысл жизни в том, чтобы пользоваться и наслаждаться красотою окружающего божьего мира: солнцем, звездами, широтою моря, шумом зеленого леса, безбрежностью степи и даже миражами окружающей меня выжженной пустыни, в жарком дыхании которой есть своя прелесть и своя чарующая красота. А это общение с миром, с мировою душой возможно, когда твоя душа чиста и от грязных дел и от грязных помыслов, когда ты, сознавая, что счастье в нас и вокруг нас, стремишься к своей радости приобщить, кто тебе…» (конец письма утерян).