Николай Кочин - Кулибин Страница 44

Кулибинские «конусы» — те же семяпроводные трубки позднейших сеялок. «Конусы» эти расположены были рядами — следовательно, и сеялка его должна была быть рядовой.

Семена тогда в России бросали в пашню из лукошка горстями, потом разравнивали землю деревянными боронами, чтобы завалить зерна. Сеятель с лукошком, идущий вдоль полосы, — очень знакомая картина из классической живописи, а в художественной литературе картина старого сева особенно хорошо нарисована Григоровичем в повести «Пахарь»:

«Дорога вела в самую середину полей; на всем протяжении они перерезывались разными десятинами. Пересохшие растения и корни, выхваченные зубьями сохи, местами покрывали межи; местами межи резко отделялись зеленью молоденькой травки от коричневой только что вспаханной почвы, исполосованной свежими бороздами. Земляные испарения струились и переливались в воздухе, сообщая особенную какую-то золотистую мягкость всем предметам, жарко облитым солнцем. На углу каждой почти нивы стояла распряженная телега с овсом. В стороне, немного поодаль, виднелись пахари. Впереди всех шел всегда сеятель. То был, большею частью, человек преклонный — отец или дед. К концам веревки, перекинутой через плечо сеятеля, прицеплялось решето или кузов, наполненный зерном: выступая покойным, сдержанным шагом вперед, старик то и дело опускал руку в кузов, простирал ее потом по воздуху и разом выпускал зерна, которые рассыпались всегда ровным полукругом. Постепенно удаляясь и исчезая в солнечном сиянии, сеятель уступал дорогу сыну или внуку, который управлял сохою и закрывал землею разбросанные зерна. За ним, звеня и подпрыгивая, тащилась борона с прицепившимися к ее зубьям комками косматых трав и корней. Лошадью правил обыкновенно мальчик. Иногда лошадь, если только она была старая, привычная к работе кобылка, шла сама собой: покорно следуя за хозяином, она изредка позволяла себе замедлять шаг, чтобы не смять жеребенка, который в нетерпении своем вытягивал шею под оглоблю и принимался сосать ее изо всей мочи. Но этим не ограничивалось шествие. За каждой бороной летела в беспорядке стая галок, грачей, сизых и белых голубей. Они, казалось, совсем свыклись с людьми и лошадьми: то жадно припадая к земле, то взлетая на воздух, чтобы подраться за червячка, птицы следовали все время за бороною, нимало не пугаясь крика и свиста пахарей. Все поле усеяно было птицами».

Подобные картины теперь навсегда ушли из нашего быта, и советские читатели могут знать их только по описаниям беллетристов.

Старый посев включал в себя две операции: и сеяние и заделку семян. Сеялка эти операции превратила в одну, облегчив труд земледельца. Надо думать, что при огромном практическом уме Кулибин учел и ту сторону дела, чтобы его новая машина сэкономила половину семян при высеве. (Применение теперешних сеялок при правильной экономии окупает себя в два-три года от одного сбережения семян.)

Мы не знаем до конца всего замысла Кулибина, не имеем чертежей, чтобы реконструировать «сеяльную машину», ничего не знаем об источниках его творчества, не знаем мы точного времени, когда он трудился над своим изобретением (есть предположение, что не раньше 1799 года), ни причин, по которым он его оставил, и потому воздержимся от какой бы то ни было оценки этого его изобретения. Но и то примечательно, что механик-изобретатель Кулибин и тут один из первых в России, желая облегчить участь крепостного, обратил внимание на технизацию сельского хозяйства, которым он должен был интересоваться как член Вольного экономического общества.

Развивающаяся промышленность нуждалась в сырье, растущие города — в продуктах питания. Поэтому правительству приходилось думать об улучшениях в сельском хозяйстве.

Огромные, присоединенные к России и неосвоенные территории надо было осваивать. Вопрос о поднятии сельского хозяйства в XVIII веке и в начале XIX самый острый. Таким он вошел и в литературу своего века. Сама царица в «Наказе» писала: «Не может быть там ни искусное рукоделие, ни твердо основанная торговля, где земледелие в ничтожении и нерачительно производится». Сенат изучает вопросы, связанные с сельским хозяйством. Так называемое «генеральное межевание» дает огромные и очень денные сведения об удобрениях почв, о высеве, об. урожае и т. п. Словом, вводится в обиход, по-нашему говоря, «рационализация». Для этого и организуется Вольное экономическое общество, членом которого избирается в 1792 году Кулибин. Общество это считалось одним из серьезных научных обществ в России и было старейшим в Европе. Оно было учреждено Екатериною в 1765 году. Членами его являлись вначале только приближенные ко двору ученые. Своей задачей оно ставило овладение земледельческими знаниями в целях их распространения для рационализации помещичьего хозяйства. Во времена Екатерины в заслугу обществу можно было поставить уже самый факт почина собирания сведений об экономической жизни России. Практически же на состояние сельского хозяйства, даже помещичьего, оно имело незначительное влияние. (К сожалению, история не оставила нам никаких документов, по которым можно было бы судить о роли Кулибина в этом обществе, кроме невнятных набросков проекта «сеяльной машины», относящихся, по-видимому, уже к нижегородскому периоду жизни изобретателя.)

Все хотели видеть богатые урожаи на полях и благоденствие страны. Беда заключалась только в одном, что правящий класс не хотел знать, что крепостничество, да еще все более усиливающееся, несовместимо с интенсификацией сельского хозяйства. Нельзя сказать, чтобы не предпринимались всякого рода попытки найти пути этой интенсификации. Академики Рычков, Лепехин исследовали Россию с этой точки зрения, как уже говорилось выше. Они отметили в своих трудах системы земледелия в разных районах, характер лесов и распаханных земель, плодородие почв, унаваживания, земледельческие орудия. Вольное экономическое общество произвело первые в России анкетные описания сельского хозяйства, в том числе малых народностей: чувашей, зырян, мордвы и т. д.

Но Вольное экономическое общество, состоящее из дворян и помещиков (один Кулибин был там исключением), сразу столкнулось в своем рационализаторском пылу «принести пользу народу» с вопросом об освобождении крестьянства. И тут помещики встали на дыбы: «…свобода крестьянская не только обществу вредна, но и пагубна… а почему пагубна, того и толковать не подлежит».

И хоть единственным универсальным орудием обработки почвы была соха (ею с трудом обрабатывали верхнюю корку почвы), а сеяли из лукошка, крепостники предпочитали оставаться с сохой и лукошком, отвергая всякие нововведения в сельском хозяйстве. Так им было спокойнее.