Частная коллекция - Алексей Кириллович Симонов Страница 45

Я вырос в литературной семье, точнее, в двух литературных семьях — матери и отца, в литературной среде, которая стала настолько естественной частью быта, что поэт, читающий стихи, был в доме привычен, как соседка, пришедшая занять соли. Лет до двадцати пяти — двадцати шести у меня была замечательная память на стихи, я их запоминал иногда с одного-единственного прочтения, на слух, а в школе — на спор — за две минуты выучивал две-три страницы Маяковского по выбору того, с кем заключалось пари. Но ресурс памяти оказался ограничен: приблизительно с середины 60-х эта счастливая способность куда-то улетучилась и голова, отчасти забитая всякой ерундой, уже не могла вместить стихи замечательных поэтов, прочитанные или услышанные позже. А все-таки я в 98—99-м году снял для ТВ семнадцать серий «Поэтических позвонков» — это около трех часов стихов наизусть подряд. Их время от времени повторяют по каналу «Культура».

Когда от постоянных литературных занятий, переводов, редактуры, отчасти сочинительства я ушел в кино, отец даже заподозрил, что сделал я это от нежелания быть в литературе Симоновым-вторым. И долго потом с настороженностью присматривался к моим фильмам: за свое ли дело я взялся?

Учителем своим в литературе я считал и считаю мать: она привила мне вкус к настоящим стихам, научила тому, что каждому поэту присуща своя особая норма, с точки зрения которой и надо воспринимать его стихи, зато никакой общей нормы для поэтов нет и не может быть.

Если же говорить о собственных писаниях, то я многому научился у Якова Евгеньевича Харона, о котором вы прочитаете в этом разделе. Он научил меня обходиться без пафоса, научил самоиронии, а еще перевернул формулу Грибоедова «говорит, как пишет» — помог научиться писать, как говоришь.

Конечно же, тут собрана лишь малая часть людей и историй, с литературной моей жизнью связанных. Другим еще, надеюсь, придет черед. Хочу только сказать, что, несмотря на всю литературность воспитания, а может, и благодаря ему главным литературным занятием считал и считаю чтение. И если примерить на себя известный анекдот про чукчу, то, несмотря на малое количество вакансий, оставшихся в моем личном списке книг, я все еще чукча-читатель.

ЗАМЕТКИ РИФМОПЛЕТА

Стихи я люблю и всегда любил, и странно было бы, если б иначе, учитывая род занятий родителей. Но любовь к стихам и сочинение оных — две большие разницы, как говорится в Одессе. Вот моя мама любила стихи, понимала в них не просто толк, чутье на них имела редкое и — ни одной строчки не зарифмовала.

Я, конечно, не достиг такой самоотреченности.

Классе в девятом я первый раз влюбился, стихи написал проникновенные, с ангелами, и маме принес. Мать бедная так растерялась, что стала всерьез разбирать мою лирическую галиматью. Потом опомнилась и, будучи женщиной необыкновенно мудрой, взялась более пристально за мое поэтическое воспитание, в чем и достигла желаемого результата: рифмовать я не перестал, но все выходящее из-под моего пера стихами уже не считал.

Но вокруг точно по Блоку «жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой». И было это жутко заразно. Как известно, чтобы избежать чумы, ее нужно заранее привить. В качестве такой прививки я решил написать стихи для печати и послать их под псевдонимом, чтобы объективно оценить, могу ли я дорифмоваться до публикации. Сейчас не могу вспомнить, в каком году поставили памятник Маяковскому, но к этому событию я, любивший Владимира Владимировича, сочинил стихотворение «под Маяковского» и послал в «Комсомольскую правду». В день открытия памятника оно было напечатано под фотографией памятника на первой полосе с подписью А. Кириллов — такой я себе выбрал псевдоним.

Убедившись, что могу, я, как ни странно, не зазнался, а успокоился. Особенно этому способствовало то, что надменные друзья-поэты, а уж случая похвастать я не упустил, устроили мне несколько критических головомоек, отбив всякое желание в дальнейшем всерьез относиться к собственному стихотворчеству. С тех пор и по сегодня мой жанр — эпиграммы, тексты для капустников, поздравления, пародии и прочие рифмованные хулиганства.

Готовя эту книжку к печати, я решил кое-какие свои «произведения» собрать и (обратите внимание: никакое самоуничижение не остановило меня от коллекционирования собственных рифмованных забав)… избавиться от комплекса «пишущего в ящик».

Когда-то, в десятом классе, я добивался от одной девочки, чтобы она сказала, что меня любит (в том, что это так, я, видишь ли, был уверен, наглец). Загнанная в угол моим напором, она, наконец, выдавила из себя:

— Ну, ни на кого так не сердишься, как на того, кого… ну ты сам понимаешь!

Как признание это меня тогда, помнится, не устроило. А вот как лозунг пародиста очень годится: никого так не тянет спародировать как того, кого…

Поэтому и начну с пародий на Окуджаву. Первая называется:

«Песенка обо всем»

Неистов и упрям,

Как Моцарт между нами,

В виски стучался пульс,

Перчатки теребя.

Троллейбус отошел.

Не приходя в сознанье.

Скрипач играет вальс,

А я люблю тебя.

У второй нет названия, зато имеется эпиграф:

На Россию — одна моя мама…

Настоящих