Об искусстве и жизни. Разговоры между делом - Ирина Александровна Антонова Страница 45

путь к большим картинам, композициям и сопровождающие их почти документальные тексты. Эти книги посвящены двум периодам. Первая книга называется «Кажущаяся легкость» — «l'Apparente Facilité». Это его живопись с 1935 по 1939 год. Всего четыре года, но полная документация того, как он работал. Вторая книга вышла незадолго до ее смерти, называется она «Против ветра и течений» — «Contre vents et marées». Это его живопись и иллюстрированные книги, созданные с 1939 по 1943 год. Она подготовила еще одну, третью, книгу, но не успела ее издать. Эти книги ценятся во всем мире. Нет таких других примеров, чтобы рядом с художником был человек, который день за днем фиксировал и записывал в своих дневниках весь творческий процесс, в который погружен мастер. Лидия Николаевна выступает в этих книгах свидетелем. Она не обсуждает, не комментирует, не дает оценок. Она показывает как графика, гравюра, рисунок, живопись связаны между собой, и рассказывает, что в это время говорил и думал художник.

16 марта 1998 года у меня дома раздался звонок из Парижа, мне сказали, что Лидия Николаевна умерла. Умерла по своей воле. И я вспомнила нашу первую встречу. Как в 1965 году открылась дверь моего кабинета в музее, вошла светловолосая, голубоглазая женщина, решительной походкой подошла ко мне, протянула руку и сказала — «Я Делекторская». Меня поразила тогда и ее внешность, и особенно вот эта решительность ее походки, и то, как она говорила. Но больше всего меня, может быть, поразили ее руки. Сильные руки человека, который привык много работать руками. И почему-то припомнились руки Святослава Рихтера, такие же сильные руки, которые являются, может быть, и какой-то косвенной характеристикой мужественности человека. И я вспомнила еще одно событие, связанное с Лидией Николаевной. Как-то, бродя по кладбищу Сен-Женевьев-де-Буа в Париже, где захоронены русские, я наткнулась на могилу, на дощечке которой было написано: «Лидия Делекторская, 1910 год», а дальше стояла только черточка. Я была просто в шоке, потому что знала, что Лидия Николаевна в Париже. Вечером мы встретились, и я спросила ее, что, собственно говоря, означает эта дощечка. Она очень спокойно мне сказала, что решила все сделать сама, чтобы никого не беспокоить, когда рано или поздно случится то, что должно случиться.

Мы храним рисунки Матисса и память об этой замечательной женщине, искренне и глубоко любившей свою родину. Если хотите, наша коллекция, все, что связывало нас с Лидией Николаевной, все, что связывало ее с Матиссом, — это история любви великого французского художника и история любви Лидии Николаевны Делекторской к России.

Ирина Александровна очень ценила живое общение. Было бы трудно представить ее сидящей в «башне из слоновой кости». Ей было важно не только что-то узнавать самой, но обязательно рассказывать и показывать. Она была просветителем в самом высоком смысле этого важного слова, старалась проникнуть в глубину вопроса и подарить свое знание другим. И еще важно — рассказывая о любом художнике, она всегда вводила его в контекст истории и культуры. Так, говоря о мастерах эпохи Возрождения, сначала объясняла специфику политической жизни того времени, говоря о XIX веке — вспоминала о французских революциях.

Во всем этом она была близка замечательному собирателю и ученому Илье Самойловичу Зильберштейну. Вместе они воплотили еще одно удивительное начинание Пушкинского музея.

Илья Зильберштейн

Он был очень энергичным и нетерпеливым человеком. Помню, он мог позвонить в шесть утра и удивиться: «Как, Ирина Александровна, вы еще спите?!». Но дело в том, что Илья Самойлович был тяжелейше болен диабетом, поэтому он просыпался в шесть часов утра, делал себе укол инсулина и приступал к работе. Он занимался самыми разными вещами одновременно и считал, что так должен делать каждый. Он очень любил стихотворение Заболоцкого «Не позволяй душе лениться», и не просто трудился, работа его радовала, хотя он встречал на протяжении всей своей жизни всяческие препоны.

Собирательство Ильи Самойловича Зильберштейна было очень важным и очень заметным явлением для всего XX столетия. Ему принадлежит огромная заслуга в реабилитации этого вида общественной деятельности. Именно благодаря ему собирательство уже в 80-е, 90-е годы XX-го века вышло из своеобразного «подполья», в котором оно находилось, и стало набирать настоящий авторитет и признание. Именно благодаря Илье Самойловичу обнаружились и заговорили о себе достаточно известные российские коллекционеры, о которых всегда упоминали вполголоса, не решаясь обнаружить вид их занятий. Почему так происходило, понятно тем, кто помнит середину XX столетия. Сам факт собирательства, то есть накопления каких-то ценностей, считался предосудительным, как одна из форм частной собственности, которая не могла быть получена на обычную заработную плату и от этого была не совсем законна. Роль Ильи Самойловича Зильберштейна нельзя переоценить.

Илья Зильберштейн, 1980-е. © ГМИИ им. А. С. Пушкина

То, что сейчас происходит в этом поле, кажется нам само собой разумеющимся, но надо вспомнить время, когда в 70-х, 80-х годах, еще до Перестройки, появилась целая серия статей Ильи Самойловича в Литературной газете и в «Огоньке», где он писал о судьбе коллекций, которые после ухода в «лучший мир» их владельцев, как правило, погибали, потому что в свое время коллекционеры не имели законной возможности предъявить богатство, которому они посвятили свою жизнь, то есть памятники литературы, искусства, книги, которые они собирали. Эти статьи сыграли огромную роль.

Илья Самойлович Зильберштейн родился в Одессе 28 марта 1905 года. Его отец Самуил Ильич работал бухгалтером на фабрике Абрикосовых. Мать была домашней хозяйкой и даже не умела читать. У Ильи Самойловича еще были брат и сестра. Видимо, в семье имелся некоторый достаток, так как Илья Самойлович смог окончить гимназию и поступить на первый курс общественных наук в Одесском педагогическом институте. Однако, окончив этот курс, он буквально убежал в Петроград, хотя родители были против. Позже они примирились с его отъездом и даже поддерживали деньгами.

Илья Самойлович считал, что в каждом человеке заложено чувство прекрасного и нужны только какие-то, иногда даже незначительные обстоятельства, чтобы эти чувства в человеке пробудились. Сам он называл несколько обстоятельств своей жизни, когда он почувствовал любовь к русской литературе и к русскому искусству. Учась еще в гимназии в Одессе, он работал в антикварном магазине некоего Ходорова. Книги он мог рассматривать бесконечно, он обожал книжные иллюстрации. Конечно, у него не было денег и, как он рассказывает в своих воспоминаниях, букинисты смотрели на него с подозрением, очень дорогие