Лидия Герман - Немка Страница 45

По дороге в Кучук у меня примёрзла подошва правой ноги к галоше. Я заметила это, когда мы уже были в селе. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что произошло у нас дома. У нас забрали корову.

Пришли люди, показали якобы решение правления колхоза и увели нашу корову. Элла была на работе, дома была моя мать, бабушка Лиза (обе не знавшие русского языка), Иза, Тоня и дети Марии — все четверо. Женщины поняли, что корову конфискуют за то, что со второго пригона, покрытого соломой, мы уже много соломы выдергали, чтобы ее кормить. И это была правда. Женщины выдёргивали спрессованную старую солому, смешивали её с сеном, потому как одну старую солому и голодная корова не хотела жевать.

Представители правления вывели корову из пригона, где собрались все шестеро детей и бабушки. Раздались жалобные беспомощные вопли. Сквозь слёзы бабушки пытались объяснить, что так давно ждут молока, что без коровы все пропадут. Все прижимались к корове, не хотели её отпускать, дети называли её по имени: «Лена, Лена», кто-то схватил её за хвост, чтобы удержать. Так описала мне всё Элла. И она была уже в сельсовете. И у Кондрика она была, он только повторял то, что было написано в решении правления колхоза. Кроме этого, бухгалтер колхоза где-то выискал, что наша семья, то есть мои родители и я, в Мариентале не корову сдали государству, а четыре козы, и это значит, что мы здесь корову получили от государства противозаконно.

«Это Акимов», — утверждала Элла. Она была уверена, что корову нам вернут, когда она отелится. Этим она нас как-то успокоила. Я должна была идти в Родино. Слава богу, валенки мои были подшиты. Через две недели я пришла опять. Корова отелилась, но осталась на колхозной ферме и не принадлежала больше нам. Такое горе! «Это же преступление!», — плакали все взрослые женщины. И ничего мы не могли поделать. И всё-таки Элла не хотела сдаваться. Медленно она подошла ко мне, положила свои руки мне на плечи и сказала: «Лида, только ты можешь нам помочь!» — «Как я могу помочь?» — «Ты должна пойти к прокурору в Родино и всё объяснить». Я испуганно высвободилась из её рук. «Я не пойду к прокурору, это он дал указание арестовать нашего отца. А почему ты не пойдёшь к прокурору?». Очень терпеливо, совсем тихо Элла сказала: «Во-первых, корова не моя, у нас не было коровы, когда нас выселяли. Корова принадлежит тебе и твоей маме. Во-вторых, ты хорошо говоришь по-русски и легко сможешь объяснить всё как было. И ты не бойся его, он ничего тебе не может сделать».

Элла, конечно, права. Мне надо идти к прокурору. Всю следующую неделю мне было не до учёбы. И всё-таки я боялась прокурора, со дня на день я откладывала свой поход к нему. На уроках не могла сосредоточить внимание на предлагаемом материале, а только думала о том, как и что я буду говорить прокурору. А может, он меня и не примет и просто выгонит.

В пятницу, после урока математики я спросила Ирину Ивановну, можно ли мне на два часа уйти из школы. Она поинтересовалась, куда я хочу пойти. Я коротко объяснила, и она разрешила.

Секретарше прокурора я подробнее изложила причину моего прихода, и она, предложив мне посидеть, вошла в кабинет. Мне показалось, что она очень долго там была, но вышла с улыбкой на лице, показала, куда повесить пальто, и я вошла к прокурору. Большая светлая комната, впереди большой стол, за которым сидел он, и целый ряд столов поменьше торцом примыкал к его столу и заканчивался у двери, где я и остановилась. Жестом он предложил мне присесть, и я заняла место сразу за первым от меня столом — напротив него.

Если бы меня на следующий день, даже в этот же день спросили, как выглядит этот человек — я не смогла бы объяснить. Я была без малейшего понятия. Он просто был человек, по воле которого забрали моего отца.

Подробно я объяснила, что у нас произошло, ответила на все его вопросы, даже на те, которые не имели никакого отношения к делу, например, как зовут моих племянниц-близняшек (Изольда и Антонина). О моём отце — ни слова, а мне так хотелось рассказать о нём. Потом он встал и медленно подошёл ко мне. От страха я внутренне вся сжалась. Он положил свою руку мне на голову, провёл по моим волосам и сказал, чтобы я ни в коем случае не бросала школу, и что нашу корову нам вернут. Обязательно. Он вернулся на своё место, я встала. «Спасибо. До свидания». Про себя подумала: нет, не хочу больше видеться. «До свидания», — ответил он сухо.

Секретарша помогала мне надеть пальто (собственно, полупальто, иногда я называла его куртеция) и спросила, улыбаясь: «Все нормально?» Я кивнула. И опять: «Спасибо. До свидания».

Облегчения я никакого не почувствовала, скорее подавленность. Настроение было просто скверное.

Когда на следующий день я одна шла домой в Кучук, я пыталась восстановить в памяти встречу с этим высоким должностным лицом и дать соответствующую оценку всему. Почему я должна была пойти к этому человеку? Почему у нас забрали корову? Почему забрали моего отца, и мы не получили никакого известия о нем? Почему всегда и так много говорят о справедливости, о которой речи быть не может и которой вовсе нет!

Получим ли мы нашу корову, как обещал прокурор? Может, это только обещание? Почему он погладил меня по голове? Он, который лишил меня отца! Выражал ли он этим сострадание ко мне? К нашей семье? К нам — немцам России? Неразбериха в голове, хаос. И почему я не сразу в понедельник пошла к прокурору? Может, сейчас бы наша корова была бы уже дома. И почему только я такая трусиха?

Элла не спросила, когда я была у него, главное — была, и разговор с ним даёт повод не терять надежду, что всё может измениться к лучшему. Со слезами Элла говорила, что она слышала о нашей корове от одной из колхозных доярок. Лена наша хорошая корова, и теленок её — прекрасный бычок.

Прошло еще две недели, и нам вернули корову. Телёнок остался в колхозе. Кондрик распорядился, чтобы нам привезли сани, высоко нагруженные сеном и соломой. Радость была безмерна. Как мне рассказывали, все обнимали, гладили, похлопывали нашу Лену. И я в свой первый приход наговаривала ей ласковые слова и настояла, чтобы моя мама научила меня доить корову.

А вот как мы прожили эти несколько недель без коровы, без поддержки колхоза — ничего не осталось в памяти. Видимо, напряженное ожидание было сильнее острого голода, а может, все-таки наш председатель давал нам какой-то паёк? Не знаю. А потом радость хорошего исхода вытеснила всё плохое… Но несчастье редко приходит в одиночку. Корова нашей сестры Марии пострадала от несчастного случая, причем смертельно. Домик, в котором жила Мария с семьей, был двойной, т. е. для двух семей. Так как во второй половине никто не проживал, Мария приспособила её как пригон для коровы, что ей во многом облегчило уход за ней. Домик был старый и, возможно, балки перекрытия уже подгнили и не выдержали тяжести толстого слоя свежевыпавшего снега. Крыша рухнула на бедняжку-корову. По заключению сельского ветеринара корову пришлось зарезать. Зима подходила к концу, и Марии удалось заморозить только самую малость мяса. Его частично засолили, частично обменяли на зерно или муку. Много пропустили через мясорубку и нажарили котлеты-биточки.