Андрей Шляхов - Главные пары нашей эпохи. Любовь на грани фола Страница 45

В театре Екатерина после замужества играла редко и в кино больше не снималась. Она надеялась, что Андрей, в свою очередь, так же откажется от чуть ли не ежеденевных гулянок и будет более сдержан в общении с противоположным полом. Однако ее желаниям не суждено было сбыться.

В середине мая 1972 года Театр сатиры отправился с гастролями в Болгарию, взяв туда в числе прочих спектакль «Женитьба Фигаро» с Мироновым в главной роли. Екатерина Градова, не занятая ни в одном из «гастрольных» спектаклей, осталась в Москве, в отличие от Татьяны Егоровой.

Если в Москве при Екатерине Андрей и Татьяна, давно уже помирившиеся, не могли общаться друг с другом вольготно, то на гастролях они почти все свободное время проводили вместе. Как-то раз на одном из ужинов, устроенном болгарами в честь советских артистов, Андрей танцевал с Татьяной, громко оповещая всех присутствовавших: «Это моя жена!» Поступок Андрея озадачил не только актеров театра, но и саму Татьяну.

На родине Миронова ждали очередные съемки — в советско-итальянской комедии «Невероятные приключения итальянцев в России», где он играл роль капитана милиции Андрея Васильева. Эльдар Рязанов, режиссер этой картины, вспоминал: «Работать с Андреем всегда было замечательно по многим причинам. Для начала скажу, что он невероятно серьезно относился к работе, был дисциплинирован, точен, никогда не опаздывал. Ему было присуще чувство ответственности. С упоением работал, был трудолюбив чрезвычайно. В нем абсолютно отсутствовал актерский гонор, амбиции звезды, сознание собственной значительности. Был легок, восприимчив, способен к экспромту, импровизации. Безупречно владел телом, ритмом, речью. Короче, актерской техникой Андрей обладал в совершенстве. Но в эксцентрической ленте о приключениях итальянцев в России требовалось еще одно качество — личная смелость. В фильме было множество трюков, которые заставляли актера почти в каждом кадре сдавать экзамен на физическую силу, тренированность, спортивность и на… храбрость, бесстрашие, мужество. И здесь Андрей поразил меня тем, чего я в нем никак не мог предположить. Все-таки он рос в обеспеченной, интеллигентной актерской семье. Вряд ли он был в детстве представителем дворовой шпаны, заводилой уличных драк, не похоже, чтобы в юные годы он был отчаянным хулиганом, драчуном, забиякой. Однако все трюки, требовавшие незаурядного бесстрашия, в картине Миронов выполнял сам. Дело у нас было поставлено так: сначала опасный для жизни трюк осуществлял циркач, каскадер, мастер спорта. После того как трюк был зафиксирован на пленку с дублером, я говорил: „Если кто-то из актеров хочет попробовать сделать это сам, мы снимем еще раз“. Конечно, мне хотелось, чтобы трюки были выполнены самими исполнителями. Ведь тогда можно снять каскад крупнее, зрителям будет видно, что головоломный и опасный эпизод снят взаправду: это вызовет больше доверия к происходящему и больше любви и уважения к артистам. Андрей всегда вызывался первым…»

Осенью 1972 года в театре узнали, что Екатерина Градова ждет ребенка. Эта новость не замедлила отразиться на едва наладившихся отношениях Миронова и Егоровой. Дело в том, что Татьяна никак не могла забыть Андрею того, что в свое время, когда она была беременна, он настоял на аборте.

Екатерина заканчивала съемки — шла работа над последними эпизодами «Семнадцати мгновений весны» с ее участием.

В начале 1973 года Миронов и Градова из маленькой квартирки в Волковом переулке (которую Андрей оставил за собой) переехали в двухкомнатную кооперативную квартиру в доме № 49 на улице Герцена. Растущей семье требовалось больше места.

Навряд ли Андрей был очень доволен семейной жизнью. Скорее всего, с течением времени он все острее начинал понимать, что совершил ошибку, желая своей женитьбой досадить Татьяне Егоровой.

«Вскоре родилась Машенька, — вспоминала Градова. — Она была долгожданная, Андрей очень хотел ребенка, хотел его каждый день, ждал, мечтал, пел и придумывал какие-то игры. Он заранее не трогал тему, как ее назвать. Но потом сообщил мне извинительным письмом в роддом (а Маша родилась там же, где и он, в роддоме имени Грауэрмана на Арбате) со свойственным ему юмором сообщил, что любит меня как женщину и уважает как мать. И написал „Кутя (он называл меня Кутей), мы же с тобой договорились, это будет Маша“. Договора никакого предварительного не было, конечно. Он назвал дочку в честь Марии Владимировны. А второго ребенка планировал назвать в честь себя Андреем. Так Машенька назвала сына, внука Андрея».

Вряд ли Андрей смог бы назвать свою дочь как-то иначе. Только — в честь матери. Мария Владимировна всю жизнь главенствовала в семье, муж и сын безоговорочно признавали ее авторитет, преклонялись перед ее умом и всегда поступали так, как ей хотелось.

Неверно было бы считать Андрея Миронова «маменькиным сынком» в классическом понимании этого термина. Он был самостоятельным, достаточно волевым человеком.

По окончании школы Андрей без протекции родителей поступил в Щукинское училище, несмотря на то, что его мать весьма скептически относилась к идее сына стать актером. «То кривляние, что ты демонстрируешь в школе, театром назвать нельзя», — говорила она.

Но, тем не менее, в отношениях с матерью Андрей всегда занимал подчиненное положение. «Домой к Андрюше ходили мальчишки, но меня он тоже несколько раз приглашал, — вспоминала актриса Виктория Лепко, учившаяся с Андреем в театральном училище. — Квартира меня поразила обилием фарфора, на стенах, на шкафах — везде тарелки фарфоровые. У нас — а жили мы в том доме, где сейчас находится Театр Сатиры, — все стены были голые, только фотографии мамины. Андрюшина квартира хоть и не очень большая, но очень богатая, хорошо обставленная, изобилие диковинных, редких и красивых вещей, даже хотелось бы поменьше, на мой вкус.

Только один раз столкнулась дома с его мамой. Очень странные были отношения. У меня ощущения остались свои, непохожие на те, что наши однокурсники описывают. Может, потому, что я девочка, или у нее настроение не заладилось в тот день, когда я к ним пришла, допустим. Может, она готовилась к концерту, не знаю. Она вышла, увидела меня и сказала:

— Да, да, да, здравствуй, деточка.

Она знала моих родителей еще со времен мюзик-холла. Довольно суховатая была женщина, строгая, я ее всегда побаивалась, честно говоря. Вот не знаю почему. От нее всегда каким-то холодом веяло, с первой встречи. Она так и ушла к себе, а Андрюша меня быстренько провел в свою комнату…

При всей моей симпатии к Андрюше я понимала, что он — домашний мальчик, мамин мальчик, это было ясно. Немножко даже подкаблучник. Тогда он казался достаточно избалованным, при маме, при папе. Но держали его в большой строгости. Конечно, мама всегда главенствовала в их семье, задавала тон, а Александр Семенович был более мягким, добрым, обаятельным. Вот от него не веяло холодом. Казалось, что скорее отец сделал сына, чем мать».