Альфред Штекли - Кампанелла Страница 45

Только теперь он понял, как беззастенчиво его обманули. Но было уже поздно. Никто больше не слушал его криков — он был водворен обратно в камеру. Теперь он выйдет отсюда только для того, чтобы отправиться на эшафот. Как низко и подло обманули его попы! Они прикрывались лицемерными фразами о опасении души, а сами только и думали о тем, как бы добиться от него необходимых им разоблачений. Тысячу раз был прав Кампанелла, когда убеждал его все отрицать!

В камеру Пизано вошли несколько монахов. Они хотели помочь умереть ему добрым христианином, раскаявшимся и покорным. Пизано не желал слушать никаких душеспасительных речей. Он требовал писца, говоря, что хочет перед смертью дать новые показания. Но его не пожелали слушать. Теперь он уже был не нужен — его оставалось только казнить.

Он страстно стал убеждать монахов, что его силой и обманом — пытками, карцерами, голодом, ложными обещаниями — заставили оклеветать невиновных. Он умолял монахов записать его заявление, которое он делает перед смертью. Один из них начал что-то царапать на бумаге, но другой помешал ему. Пизано кричал, что вообще все его показания — сплошная клевета и он отрекается от них. Он требует, чтобы были записаны его слова, разоблачающие мошенничества и злоупотребления, при помощи которых был состряпан весь процесс. Он при свидетелях клянется, что все его прежние показания ложны и даны под страхом смерти. Он готов претерпеть любые пытки, чтобы доказать это.

Монахи поторопились удалиться. Проклятые лицемеры! Пизано барабанил руками и ногами в дверь. Он тщетно звал надзирателей, духовника, нотариуса…

Санчесу и Ваккари было доложено, что Пизано отрекается от показаний и хочет сделать новые заявления. Никаких новых заявлений! Последними документами в его деле должны остаться «добровольные признания, сделанные для облегчения совести»!

В Неаполе обычно не совершали казней по воскресным дням, и Пизано предполагалось умертвить в понедельник. Но Пизано не прекращал буянить. Он орал на всю тюрьму, проклинал двуличных попов и называл их гнусными обманщиками. Они ничем не лучше палачей: одни вырывают ложные признания пытками, другие — обманом.

Разоблачения Пизано могли повести к нежелательным последствиям. А что, если кому-нибудь взбредет в голову расследовать обстоятельства осуждения Пизано? Тогда будут допрошены под присягой все люди, которые могли его видеть или слышать в последние часы перед казнью. Нет, Пизано должен умереть раскаявшимся! Незачем было ждать понедельника. Власти решили казнить Пизано в воскресенье.

Когда за ним пришли, он кричал и отбивался. Его спешат отвести на эшафот, потому что боятся разоблачения! Санчес торопил тюремщиков. Не было даже времени, чтобы снять с Пизано монашеское одеяние. Его связали — он продолжал кричать. Тогда Санчес велел заткнуть ему кляпом рот. Но Пизано не унимался — он крутил головой и делал отчаянные попытки вырваться. Он совсем не был похож на раскаявшегося и примирившегося. А ведь ему нужно было помочь умереть добрым христианином!

И ему помогли. Вытащив кляп, силой разжали зубы и влили в рот изрядную порцию одурманивающего напитка, который даже самых буйных делал смиренными и безучастными ко всему.

На этот раз обычная торжественная церемония казни проходила ускоренным темпом. Из Викарии в Кастель Нуово Пизано везли на телеге. Многих неаполитанцев очень неприятно поразило, что казнь была назначена на воскресенье и что осужденного даже не успели переодеть и он оставался в облачении монаха.

Казнь свершилась быстро. Пизано был повешен, потом тело его было четвертовано.

…Ночью в окрестностях Неаполя внезапно разыгрался страшный ураган. Только в порту утонуло восемь кораблей, а сколько галер и лодок погибло в открытом море, никто точно не знал.

В городе богобоязненные люди во всеуслышание говорили, что это кара господня. Само небо возмутилось невиданным святотатством: повесить осужденного, не сняв с него одежды клирика, да еще в воскресенье!

Вице-король был доволен казнью. Правда, кое-кто упрекал его за излишнюю торопливость. Он ссылался на то, что его самого не было в Неаполе, а потом для своего оправдания пустил в ход выдумку, будто казнь была ускорена в связи с тем, что Пизано, находясь в одной тюрьме с Маврицио ди Ринальди, пытался его отравить.

17 января, на следующий день после казни Пизано, едва только улегся свирепствовавший всю ночь ураган, состоялось первое заседание нового трибунала. На нем рассматривались собранные следствием материалы. Уже во вторник нетерпеливый вице-король повелел не копаться дальше в бумагах, а тут же приступить к допросам самого Кампанеллы. Пылкое усердие членов трибунала ни к чему не привело. Кампанеллу каждый день вызывали на допросы, длившиеся помногу часов подряд. Томмазо отрицал абсолютно все — не только утверждения свидетелей, но и свои собственные слова, содержащиеся в заявлении, написанном для Ксаравы. Он мотивировал это тем, что в Калабрии его, как и остальных, вынуждали давать ложные показания. Члены трибунала грозили Кампанелле страшными карами, но он настаивал на невиновности. Ему пообещали изобличить его очными ставками. Он пожал плечами — ничто не заставит его согласиться с клеветой.

Первая очная ставка была с Маврицио. Тот повторил в его присутствии свои признания.

С болью в сердце Томмазо видел, как его друг, которого не могли сломить никакие пытки, добровольно рассказывал обо всем, что знал. Маврицио не сказал ни слова лжи. Правда? Правда лишь в том, что помогает борьбе! Кампанелла заставил себя смотреть в глаза Ринальди и твердо повторял, что все сказанное Маврицио — выдумки и ложь. Маврицио не стремился уличить Кампанеллу и не убеждал его признаться. Он, покорный судьбе, только призывал в свидетели Бога и клялся, что говорит правду. Томмазо все отрицал. Очная ставка желанных результатов не дала. Когда Маврицио увели, Кампанелла вздохнул с облегчением. Хорошо, что эти невыносимо тяжкие часы остались уже позади!

Но Санчес и не думал об отдыхе. И этот день стал действительно очень трудным. Кампанелле пришлось выдержать пять очных ставок.

Их вводили одного за другим: Франца, Кордова, Тиротта, Гальярдо. Снова и снова повторялась одна и та же процедура. Обвиняемый, выступавший свидетелем, приносил присягу, что будет говорить только правду, потом на вопрос, знает ли он сидящего напротив человека, отвечал положительно и называл имя Кампанеллы, после чего перечислял основные факты, выявленные на предшествующих допросах. А Кампанелла отвергал все показания, называл их клеветой и гнусным вымыслом. Прямо в лицо бывшим товарищам бросал он упрек в том, что они лгут. Это было не легко, но Кампанелле придавала силы уверенность, что такая линия поведения отвечает не только его интересам, но и всех калабрийцев, в том числе и тех, кто теперь, поддавшись слабости, свидетельствовал против него. Томмазо был поражен, как плохо выглядели его товарищи — заросшие, изможденные, желто-зеленые лица. Может быть, их вид так сильно подействовал на него, потому что он давным-давно не видел собственного лица?