Евгений Велихов - Я на валенках поеду в 35-й год... Воспоминания Страница 45

После заседания я возвращался в Цахкадзор с приключениями: Ереван самолёт не принял, посадку объявили в Тбилиси. После роскошного, как обычно, ужина у Д. Г. Ломинадзе, где у меня сломался очередной зуб, на машине поехали в Цахкадзор. От катания на лыжах остались кошмарные впечатления. Снега почти не было, только лёд и камни. Подъёмник шел над бездной, на руках — Павел в скользком комбинезоне. Погода отвратительная. На верхнем подъёмнике дежурных не оказалось. На подъёме у Павла лыжи попали под кресло, а страхующая цепочка никак не отстегивалась. Он мог сломать спину. Слава Богу, рядом оказалась наша приятельница Наташа Чернуха, которая в последний момент сдёрнула сына с кресла. Тем не менее, воспоминания об Армении самые добрые: Эчмиадзин, древние храмы, Ереван.

В эти годы Тбилиси и Ереван соревновались в древней истории, ходила такая шутка. Копая под Ереваном, археологи нашли кусок медной проволоки и определили, что 3 тысячи лет назад в Армении уже был телеграф. Грузины копали, копали — ничего не нашли. В связи с этим решили: 5 тысяч лет назад в Грузии уже был беспроволочный телеграф.

В Ереване нас пригласили на завод коньячных вин. Говорят, что его посетил Католикос и в заключение сказал: «Коньяк у вас божественный, но цены безбожные». Сейчас всё перевернулось — коньяк стал безбожным, а цены поднялись до божественных.

Тогда мы с женой и детьми осваивали и другие лыжные курорты СССР — Чегет, Домбай, Приэльбрусье. Учитывая ещё и качество обмундирования, это было героическое время. Дело несколько поправилось с открытием Гудаури.

Со смертью К. У. Черненко началась новая эпоха — эпоха ускорения, перестройки, гласности, окончания холодной войны и распада СССР. Как говорилось в популярной частушке:

Показала Машка КолькеНовые движения.Колька думал — перестройка,А вышло — ускорение.

А в тот исторический день, в марте, когда Политбюро обсуждало кандидатуру председателя похоронной комиссии, т. е. преемника Генсека, я стоял вместе с Николаем Ефимовичем Кручиной в пролёте лестницы между 4-м и 5-м этажами здания ЦК и ждал исхода заседания. Не помню, кто вышел и сказал: «Горбачёв». Я зашёл к нему в 5-й кабинет — кабинет И. В. Сталина — и поздравил, наверное, одним из первых. Было чувство великой надежды, короткий разговор о будущем. Началась новая эпоха.

Формально моё положение никак не изменилось, недопустимость прямых контактов с М. С., конечно, открыла новые возможности. Открылись и перспективы изменения системы. Напрямую я в политических дискуссиях не участвовал, хотя и был избран сначала в кандидаты, затем в члены ЦК КПСС и в составе т. н. «красной сотни» — в Верховный Совет. Когда у М. С. Горбачёва начались реальные проблемы, меня пригласили в Президентский Совет. Обычно это означало, что конец близок. Ни помощником, ни советником Генсеков или Президентов я никогда не был.

Ускорение, перестройка, гласность, демократизация были для меня прекрасными сюрпризами, и темп изменений был совершенно неожиданным. Внутренне я был к нему полностью готов, но реальной интеллектуальной подготовки и соответствующего образовательного уровня у меня не было, воспитание в духе либерализма начала века и туманные идеи типа сахаровского соединения систем. Но был существенный жизненный опыт, не только мой, но и некоторого окружения, не только просто сотрудничества, а полного духовного единства в неформальном международном научном сообществе. Надо иметь в виду, что положение моё и моих друзей было весьма деликатным. Занятия оборонной тематикой, да ещё в Средмаше и Курчатовском институте, требовали строгого соблюдения секретности, внутренней убеждённости и дисциплины. Но положение моих иностранных коллег было аналогичным, и у меня в этой области не возникало ни моральных проблем, ни проблем с режимом. Другое дело в области идеологии, здесь раздвоение было реальным и неизбежным. От своих иностранных друзей я этого не скрывал, и они воспринимали все с пониманием. Так, например, мой большой друг и единомышленник отец Хезбург, ректор иезуитского Университета Нотр-Дам, в последний год перед пенсией избрал меня почётным доктором юриспруденции. Полным профаном в юриспруденции я как был, так и остался, а вот полным членом ЦК КПСС в это время был. Со мной были избраны Дэвид Рокфеллер, супруга Кинга, ВИП республиканцев в Конгрессе США Ал Симпсон (он и сейчас сенатор, воюет с американской бюрократией), Президент «Кока-колы», Папской Академии, Кембриджского университета, а в предыдущий год — Президент Р. Рейган. В Бога и К. Маркса я не верил и особенно этого не скрывал. А патриотом России был всегда, хотя отношусь к ней по-лермонтовски:

Люблю Отчизну я, но странною любовью!Не победит её рассудок мой.Ни слава, купленная кровью,Ни полный гордого доверия покой…

Таким образом, плывя по течению, я пытался использовать новые возможности для решения тех проблем, которые со своими единомышленниками считал важными для России.

Прежде всего, это промышленное развитие России, информатизация, то, что теперь называют инновационным развитием. У меня появился в новом отделении целый ряд талантливых коллег, и вместе с Володей Бетелиным мы запустили пилотный проект на ЗИЛе. Началось всё с внедрения лазерных технологий, где уже скоро возникли реальные серьёзные успехи, но следующий шаг был более принципиальным — внедрение компьютерного моделирования и проектирования. Приступили к созданию программного обеспечения, но выяснилось, что в СССР невозможно ни изготовить, ни приобрести соответствующий компьютерный парк. В. Б. Бетелин предложил разработать новый тип массовых компьютеров — т. н. «рабочих станций», которые только-только начали появляться в мире.

Владимир Борисович Бетелин, окончивший мехмат в МГУ, объединял в себе набор уникальных свойств учёного, инженера, менеджера и предпринимателя. На ЗИЛе же тогда директорствовал другой уникальный человек — П. Д. Бородин. В результате сотрудничества В. Б. Бетелина и команды П. Д. Бородина была создана уникальная советская рабочая станция БЕСТА, названная так по имени двух авторов проекта — БЕтелинСТАвицкий, и которая была, действительно, лучшей, а также научно-производственный комплекс, который пережил все пертурбации. ЗИЛ получил требуемые 300 станций. В это время советское машиностроение уже входило в штопор (конец 80-х), и завод все станции продал. Прибыль от продажи превысила прибыль от всей основной продукции. И можно было бы строить на этом бизнес, но это настолько не вписывалось в существующую производственно-финансовую модель, что новое начальство ЗИЛа со страху прикрыло всё производство. А П. Д. Бородина уже не было. Так движение, начавшись на Апрельском совещании в ЦК КПСС по модернизации промышленности и ускорению научно-технического прогресса, на первых порах складывалось блестяще, а окончилось, что очень характерно для горбачёвской перестройки, по Черномырдину: хотели как лучше, а получилось как всегда. Сейчас практически всё начинаем заново.