Сергий Тишкун - Люди Греческой Церкви. Истории. Судьбы. Традиции Страница 45

Жизнь в Лавре была нелегкой, так как лаврские монахи несут очень трудное служение, по сути миссионерское: приходится много общаться с мирянами, служить. Священников ставят на исповедь сразу после хиротонии, еще без необходимого опыта. Все это меня тяготило. В 1998 году я в первый раз поехал на Афон. На следующий год – опять, и после второго посещения Святой Горы почувствовал желание переехать туда жить. В 2001 году Святейший Патриарх, покойный Алексий II, благословил меня продолжать монашескую жизнь на Афоне. К тому времени я уже шесть лет прожил в монастыре, в Лавре. Со всей братией у меня были очень хорошие отношения. Многие жалели, что я ухожу, но у меня на то были духовные причины.

Сейчас я с благодарностью вспоминаю годы, которые провел в Лавре, потому что меня там, если можно так сказать, человеком сделали. В Лавре – моя духовная родина, место становления как христианина.

– А что значит для монаха – «стать человеком»?

– Именно это и значит. В самом прямом смысле. Дело в том, что в России христианские традиции были искоренены, и мы, выходцы из неверующих семей, приходя в Церковь, хотя и имели по молодости большую ревность и силы, но ничего не знали о духовной жизни и ничего в ней не понимали. У нас было какое-то отвлеченное от реальной человеческой жизни представление о вере и христианстве.

В Лавре многие вещи я начал понимать и осмысливать по-другому – что мы не отделяем себя от жизни общества, от жизни людей. Мы просто начинаем это по-другому понимать и освобождаться от многих, я бы сказал, комплексов. Не назову их даже религиозными, потому что они никакого отношения ни к вере, ни к Богу не имеют. А люди, приходящие к вере, так называемые неофиты, ими преисполнены.

– Что это за комплексы?

– Часто человек, становясь православным, начинает отождествлять свое «я» с Православием, в том смысле, что Православие – это то, как думаю, верую именно я. Такому кажется, что он познал Истину и пребывает в ней, и его образ мыслей и действий абсолютно правилен. А на самом деле он приспосабливает свой эгоизм, свое мирское мышление к мировоззрению Православия, пытаясь скрыть негативные стороны своего «я».

Но когда ты живешь в духовной среде, проходишь определенный путь, понимаешь, что все это никакого отношения не имеет ни к вере, ни к Церкви, ни к Богу. Бог даровал нам свободу, и только тот человек стоит на духовно правильном пути, который ценит чужую свободу и не пытается другого человека подчинить своей воле. Если же кто-то стремится кому-то что-то навязать, то он очевидно находится в прелести, ему нужно каяться и молиться, прося у Бога исцеления от своего духовного недуга.

К сожалению, это одно из самых главных заблуждений новоначальных в вере. И оно ведет к самым нехорошим последствиям, поскольку вводит окружающих людей в соблазн.

– Каковы, по вашему мнению, причины этого духовного недуга, отождествления истины с собственным «я»?

– По крайней мере о своем поколении я думаю, что корни лежат в нашем советском прошлом. Коммунисты не оставляли людям свободы. В первые годы советской власти начался геноцид русского народа, людей силой заставляли делать то, что хотели безбожники. По сути дела, Советский Союз был большой тюрьмой, сначала строгого режима, затем общего и так далее. Естественно, христианские традиции и даже многие просто человеческие обычаи и отношения искоренялись самым варварским образом. Мы – дети того времени, дети коммунизма, рожденные и воспитанные родителями, которые «по вере и традициям» являлись коммунистами. Поэтому мы и впитали в себя идеологию насилия, то есть идею решения всех проблем силовым путем.

Но когда попадаешь в мир, где коммунизма не было, где люди жили свободно и христианская традиция не была уничтожена, как например, в Греции или на Афоне, то видишь, что человеческие отношения остались такими, какими они и должны быть у православных. Здесь люди могут быть нецерковными в нашем понимании, но у них в культуре, традициях и обычаях все-таки больше христианского, чем у нас. Я не говорю о какой-то внешней европейской культуре, которая в России, возможно, богаче. Я говорю именно о христианской культуре. Здесь, на Афоне, если живешь так, как тебя научили в России, тебя не понимают, ты постоянно испытываешь психологическое противостояние, иногда – духовное. В таких трудных ситуациях начинаешь думать: а что же происходит на самом деле? Молишься, спрашиваешь старца и других отцов. И все становится понятно.

– В этой связи вспоминаются слова старца Амвросия Оптинского, который советует все и всех вокруг себя предавать воле Божией.

– Мне кажется, что святой имел в виду не насаждать добро насилием. Потому что навязыванием другому человеку своей воли ничего хорошего не добьешься и этого человека можно отвратить от добра. А «предавай его воле Божией» означает – не старайся сделать за Бога то, что Он может и без тебя сделать, не бери на себя такой ответственности. Наше дело, если мы видим, что человек заблуждается, предать его на волю Божию, молиться о нем. Но молиться не так, как некоторые молятся: «Господи, хочу, чтобы вот так было. Хочу, чтобы этот человек то-то и то-то…» Правильнее будет сказать: «Господи, как Сам Ты знаешь и ведаешь, просвети этого человека, обрати его, помоги ему». В этом скрыта глубокая мудрость духовная, потому что Господь является Отцом и Создателем, и Он знает, как каждую душу обратить, как с кем обращаться, а мы часто лезем, куда не надо, и только мешаем, да еще людей соблазняем.

Свободный Афон

– На Афоне вы сразу попали в греческий монастырь или был какой-то поиск?

– У меня все в жизни, слава Богу, сложилось хорошо, потому что Господь заботился обо мне и посылал мне в наставники людей духовно-рассудительных и в России, и на Афоне. Они за меня молились и помогали своими советами. Когда у меня возникло желание перейти на Афон, я просил совета у отца Кирилла[81], но он не особенно благоволил к этому моему желанию. Он опасался, что я не смогу на Святой Горе укрепиться (потому что все-таки эта среда для нас довольно трудная) и, не выдержав, начну шататься по Афону или по миру, как это, к сожалению, нередко случается. Но я его убедил в серьезности моего желания, и тогда он благословил меня поискать место на Святой Горе. К тому времени я уже пару лет изучал греческий язык, так что мог немного говорить.

Так, в 2000 году я приехал на Афон, нашел духовника, грека, который мне очень помог своими советами и молитвами. Он мне сказал: «Иди вот в такие-то монастыри и молись. Там, где душа твоя почувствует успокоение, и останешься». И я почувствовал это состояние покоя здесь, в обители Святого Павла. Затем пришел к старцу, игумену Парфению[82], поговорил с ним, и он сказал: «Хорошо. Пиши прошение. И если собор старцев разрешит, можешь приехать».