Ареф Минеев - Пять лет на острове Врангеля Страница 45

Подрастающее поколение тундровой птицы, в частности куликов, поморников и других птиц, воспитывается целиком на тундре.

Молодые совы не уходят от гнезда до полного летного состояния. Уже полностью оперенные, хорошо передвигающиеся на ногах и перелетающие с места на место, они все же остаются у гнезда на попечении родителей. Летать они начинают не все одновременно, так как в разное время проклевываются из яйца. «Старшие» уже хорошо летают и по всем повадкам напоминают взрослых сов, а позже проклевавшиеся еще совсем не летают и даже не полностью оперены. Они разбредаются вокруг гнезда, но, как видно, только по «совершеннолетии» и по очереди покидают район гнезда.

Во второй половине августа вся тундровая птица и часть водоплавающей уже поднимаются на крылья. Мелкая тундровая птица начинает перепархивать с места на место. В это время ребятишки особенно много ловят их. Гуси тоже начинают упражняться в полете, а к концу августа все они сносно летают и стадятся для отлета.

Отлет происходит в последних числах августа и в начале сентября; он, впрочем, зависит в значительной степени от осени. В теплые осени гуси задерживаются дольше, дольше задерживается и мелкая птаха. Но птицы улетают рано, если осень наступает быстро.

1931-й год был годом, когда гуси начали свой отлет в первой половине августа. Весна этого года была крайне неблагоприятной, и гуси не имели возможности гнездовать. До второй половины июня стояли холода, часто пуржило, снег долго не сходил. Поэтому гуси улетели рано.

К середине сентября на острове почти совсем не остается птиц. Только в море попадаются чистики и кайры, да бургомистры вместе с молодью летают по побережью в поисках съестного. Появляется у берегов мелкий куличок-«пловунчик». Все остальные птицы уже улетели на материк, на юг.

К концу сентября обычно и эти птицы улетают. На воде остаются только гаги. Из центральной части острова на побережье начинает переселяться ворон. Большинство птиц, за исключении белых гусей, исчезает с острова как-то незаметно.

Тундра постепенно замирает, жизни становится в ней все меньше, все реже звучат птичьи голоса, и снова, как в прошлые годы, только крик ворона оглашает мертвеющие пространства.

Охота на птицу исключительно богата. С началом охоты на чистиков и до самого отлета мы всегда имели к столу вполне доброкачественную дичь. Вкуснее всего были гуси. Мясо их вкусно, нежно, без какого-либо специфического запаха или привкуса, противного для европейцев. Затем идут шилохвостые утки и чистики. При надобности можно, конечно, есть любую птицу, несмотря на привкус. Мы научились приготовлять таких птиц, как кайры, гаги, бургомистры, так, что делали их вполне съедобными и для тех, кто не выносил привкуса ворвани. Само по себе мясо этих птиц совершенно не обладает привкусом и запахом ворвани, но жир, накапливаемый ими в большом количестве, пахнет ворванью, как и жир всех тюленей. Особенно отличаются этим гага и кайра. Если их приготовить, как приготовляют обычную птицу, то тот, кто не привык к запаху ворвани, есть не будет. С нами такой случай произошел. Но если с гаги, предположим, снять кожу, чтобы удалить полностью жир, то она уже ничем пахнуть не будет и становится вполне съедобной. Когда к нам на остров 24 мая 1934 года прилетел самолет Фариха и люди прожили у нас четверо суток, мы все эти дни кормили их кайрами, и никто из гостей не пожаловался на запах ворвани.

Туземцы употребляют обычно всякую птицу, при чем всех птиц они зовут одним именем «утка»; хотя каждый вид имеет свое название, но в просторечии у них даже маленькая пуночка — «утка».

Летом обилие птиц столь велико, что любое место, куда приходишь, с дробовиком, становится местом охоты.

Достаточно выйти из дома и отойти полсотни — сотню метров, как уже можно охотиться. При желании можно охотиться… и не выходя из дама, так как он стоит на самом берегу, в полутора десятках шагов от воды, и когда у дома нет людей, то шилохвостые утки подходят к самому берегу. Достаточно выставить в фортку дробовик, и один выстрел обеспечит обед.

Но только на протяжении трех-четырех месяцев мы пользовались этими благами. Потом птицы улетали на юг.

Глава XII

ПРИЕМ ПУШНИНЫ И СЫРЬЯ

По условиям промысла и вследствие того, что в темное время года трудно определить сорт пушнины, прием шкур песца и белого медведя был отнесен на весну.

Обычно прием пушнины и сырья от туземцев приурочивался к 1 мая. Этот день мы избирали не только потому, что наступала хорошая пора, но и для того, чтобы собрать всех туземцев к фактории, устроить для них празднество.

Они шли на нартах с севера, Блоссома, Гусиной и других мест. Обычно накануне первого мая у фактории собирались все туземцы. Вот подвижной Аньялик, весельчак и шутник Паля, медлительный Тагью, важный и большой Кивьяна и лучший стрелок и промышленник Таяна. Со многими приезжали жены и дети; иногда в становищах оставались только щенки да негодные в упряжь собаки; все люди приезжали на факторию.

Молодежь, приехавшая с ними, распрягала, устраивала собак, разгружала и ставила повыше нарты. Они собирались по двое-трое и рассказывали друг другу новости — о своем нехитром житье-бытье, о промысле. Пожилые охотники тем временем собирались в кухне, пили чай, закусывали с дороги и говорили о разных разностях из жизни зимовий. Неторопливо глотая кипяток и поедая немудрую снедь, они степенно повествовали каждый о своем, но одинаково интересном для всех. Часто, очень часто разговор прерывался смехом. Угрюмая, дикая природа не превратила их в угрюмых людей, они любят шутить и смеяться, несмотря на тяжелую, почти первобытную жизнь.

После того как все наедались и напивались, начиналось хождение из старого дома на радиостанцию и обратно. Мы всегда были рады приезду промышленников, поэтому они были желанными гостями. Начинались расспросы делового и шутейного характера, и не было им конца и края. Женщины шли к Власовой. Анна (Асенго), жена Павлова, знавшая сносно русский язык, служила посредником. Тут начинались разговоры чисто женского характера.

Промышленники шли ко мне, к врачу, к Павлову, разрешали разные большие и малые свои дела, но все для них одинаково важные.

Для эскимосов, приезжавших в бухту Роджерс, фактория, состоявшая из шести небольших строений, казалась громадным поселением, наполненным всякими благами культуры. Мне думается, что, приезжая к нам, они чувствовали приблизительно то же, что чувствует человек, впервые приехавший из глухой провинции в Москву. Нечто подобное иногда испытывали и мы сами. После того как неделями отсутствуешь, когда кроме палатки или, в лучшем случае, крошечной дымной юрты, совершенно занесенной снегом, ничего другого нет, и только записная книжка да приборы являются единственными свидетелями культуры, в таких случаях, возвращаясь домой, думалось радостно: «скоро будешь в тепле, в кругу людей, вещей, напоминающих о далеком материке».