ДЖЕМС САВРАСОВ - МОИ АЛМАЗНЫЕ РАДОСТИ И ТРЕВОГИ Страница 45

Здесь надо отвлечься и заметить, что фраза «решать вопрос в целом» была одной из любимых и часто употребляемых В. Ф. Кривоносом. Наблюдательные амакинцы не преминули это подметить в стихе:

«Чтоб мамонт тот не помер,дошел живой-здоровый,Чтобы наука знала,как он в пути живет,С тринадцатой зарплатойпридется Вам расстаться,Она пойдет на корм тому,кто к нам пешком идет!»Вот время пролетело,уехал Симоненко,В Чернигове с семьеюспокойно он живет.Но помнит Амакинка,что Эбеляхский мамонт,А может, мамонтихатайгою все бредет.«Мы рады сообщить Вам,Владимир Федосеич,Что мамонт ваш живучийи даже дал приплод!С восторгом сообщаем,что первого апреляОт этого животногородился бегемот!!!»

АМАКИНСКАЯ ПЕСНЯ

Потому, что мы народ бродячий,Потому, что нам нельзя иначе,Потому, что нам нельзя без песен,Потому, что мир без песен тесен!

Можно сказать без преувеличения, что кипучая история Амакинской экспедиции отразилась и воплотилась в песне, как ни в каком другом проявлении экспедиционной духовной жизни. В песнях находили свое воплощение радости и печали геологов, праздничное настроение и будничные заботы, возвышенное и смешное. Всего коснулась песня.

Вряд ли можно назвать точную дату, когда зародилась амакинская песня. Наверное, она появилась с первым отрядом геологов, который пришел на якутскую землю искать алмазы. Были, по-видимому, среди первопроходцев и незаурядные песенники. Не зря сохранилась память об одном прорабе (хотя фамилия его забылась), который так проникновенно пел:

Что затуманилась, зоренька ясная,пала на землю росой,Что пригорюнилась, девица красная,очи покрылись слезой...

Из слышавших его никто и никогда потом не мог воспринимать эту песню с полным удовлетворением ни в каком другом исполнении.

Песни «киндейцев»[9]

Да простят меня более старые, чем я, амакинцы (не в смысле возраста, а с начала работы в Амакинке; я — с 1956 года), если я осмелюсь утверждать, что амакинская песня началась с «киндейцев». Была такая легендарная съемочная партия Натальи Владимировны Кинд. Партия, состоявшая почти исключительно из женщин — молодых специалисток и студенток, веселых, жизнерадостных, музыкально одаренных. Очевидцы рассказывали, что в необыкновенно трудной своей работе, в маршрутах истинных первопроходцев редко бывали у них вечера без песен — в палатке или у костра. И совершенно точно, это я уже могу засвидетельствовать, — не было ни одного вечера без песен в Нюрбе, на камералке, в кругу друзей и любителей песни.

Репертуар киндейцев был обширен. Здесь и студенческие, и московские, и геологические, и таежные сибирские, и прочие разные, неизвестно откуда взявшиеся песни. В те далекие теперь уже годы амакинцы только начинали привыкать к Якутии, к ее безлюдью и просторам, суровому климату, комарам и болотам. Не случайно, по-видимому, родились такие строки на мотив популярной тогда песни «Индонезия»:

Лесами хилыми покрытая,Дождями изредка омытая,Страна любимая Якутия,Не знаю, что к тебе влечет.Тебя ласкает солнце бледное,В лесах мошка ютится вредная,А поперек тебя могучаяРека Вилюй течет...

Несмотря на вроде бы пессимистические слова последнего куплета,

Нас кормят наши ноги верные,Мы все ревматики, наверное,А голова для накомарникаВсего лишь нам дана,

песню любили самые заядлые оптимисты. Распевали ее часто и повсюду, в каждой компании, при любом стечении публики. Поется она «стариками» и сейчас, но реже и, конечно, не с таким вдохновением, как в былые времена.

Не всем москвичам (а киндейцы были в основном москвички) были по душе якутская тайга, комары летом, морозы зимой, поэтому не меньшей любовью пользовались и другие, «негативные» по отношению к якутской природе мелодии. Например:

Ах, если б знала мать моя,что в Якутии буду я,Она бы никогда меняна свет не родила!

Часто пелась в те годы не то чтобы грустная, но и не очень жизнерадостная песня «Зачем забрал, начальник, отпусти!»:

Раз в московском баре мы сидели,(Жора Лавренев туда попал!),И когда порядком окосели,Он нас на Вилюй завербовалВ края далекие, гольцы высокие,Где лишь Макар над картами сидит,Без вин, без курева — житья культурного —Искать стране таежный кимберлит.

Песня кончалась страстной мольбой к начальнику, чтобы отпустил он завербованных обратно:

К вину и к куреву — житью культурному —Скорее нас, начальник, отпусти!

Большой любовью у киндейцев пользовались старинные народные, но в те годы удивительно актуально звучавшие песни «Глухой неведомой тайгою», «По диким степям Забайкалья», «Далеко в стране Иркутской». Как душевно они пелись у костра, посреди самой что ни на есть глухой и неведомой тогда еще тайги. Правду сказать, не менее душевно они звучали и под крышами гостеприимных домов в Нюрбе.

Зажигательно пелась «Бригантина», тогда еще только приобретавшая известность:

Пьем за яростных, за непохожих,За презревших грошевой уют.Вьется по ветру веселый Роджер,Люди Флинта песенки поют!

В репертуаре киндейцев были любимые в геологической среде песни «Закури, дорогой, закури», «Я смотрю на костер догорающий», «Я по свету немало хаживал», «Глобус»:

Я не знаю, где встретитьсяНам придется с тобой.Глобус крутится, вертится,Словно шар голубой.И мелькают города и страны,Параллели и меридианы,Но таких на нем пунктиров нету,По которым нам бродить по свету.

И много других, веселых и грустных, озорных и серьезных, задорных и унылых песен на любой случай жизни, под любое настроение. Но гвоздем репертуара киндейцев была бесподобно исполняемая ими «Бодайбинка»:

Ой да ты, тайга моя густая,Раз увидев, больше не забыть!Ой да ты, девчонка молодая,Нам с тобой друг друга не любить...

Бодайбинка так хорошо рифмовалась с Амакинкой. Не случайно потом, через много лет, среди тех, кто навсегда расставался с Амакинской экспедицией, родились такие слова на мотив «Бодайбинки»:

Отшумели годы Амакинки,Мы ушли с Вилюя навсегда.

Песни геофизиков пятидесятых годов