Аркадий Ваксберг - Лиля Брик. Жизнь и судьба Страница 46

Эта пара, ставшая завсегдатаем монпарнасских кафе, сразу обратила на себя внимание литературной и артистической богемы Парижа. Волею поразительных обстоятельств именно в это время произошло знакомство Эльзы с Арагоном и — соответственно — Арагона с Маяковским. Так что октябрь 1928 года можно вполне считать знаменательной вехой в жизни сразу нескольких людей, входивших в тот «семейно-творческий круг», о котором уже шла речь.

Несомненное влияние на Маяковского оказал один, пустяковый в сущности, но все-таки тоже «мистический» факт. Еще в марте 1914 года, когда он, совершая «турне футуристов», заехал в Пензу, ему повстречалась молодая женщина Любовь Яковлева, за которой Маяковский слегка приударил. У женщины этой была восьмилетняя дочь — та самая Татьяна, с которой четырнадцать лет спустя его свела Эльза в Париже,., Дед Татьяны, кстати сказать, то есть отец пензенской знакомой Маяковского Любови Яковлевой, Николай Аистов, был главным балетмейстером императорского Мариинского театра в Петербурге, сменившим на этом посту Мариуса Петипа. У парижской эмигрантки, таким образом, была совсем неплохая родословная.

Этот роман стал сразу же развиваться не в соответствии с тем банальным сценарием, который сочинили в Москве. Маяковский влюбился отнюдь не на шутку. Об этом свидетельствует хотя бы один непреложный и бесспорный факт: Татьяна Яковлева вошла в его поэзию. И тем самым в его жизнь, притом отнюдь не ярко вспыхнувшей, но быстро погасшей кометой... Все другие, кроме Лили и тех, кто был до нее, сохранились в его биографии, но не оставили никакого следа в стихах.

Уже одно то, что появилась еще одна героиня его стихов, — тех, что наперед были обещаны только ей, — было для Лили тягчайшим ударом. Для нее это с непреложностью означало, что у Маяковского появилась не очередная барышня для любовных утех, а серьезная и опасная соперница. Безошибочным своим чутьем Лиля ощутила, что ЭТА опасность куда более велика, чем та, от которой Татьяне предстояло отвлечь Маяковского. То есть, попросту говоря, Лиля своими же пуками, сама того не желая, толкнула его в объятия реальной, а не воображаемой соперницы, в объятия, которые оказались куда более крепкими, чем она могла предполагать.

Все начало романа Маяковского и Татьяны проходило под бдительным оком Эльзы. И он и она по-прежнему жили в отеле «Истрия», на крохотной территории которого разминуться было невозможно. А. хотелось бы! Ему— во всяком случае... Ведь очень скоро отношения двух влюбленных перешли в иное «качество». Татьяна приходила к нему в отель — это «документально» подтверждают сохранившиеся записи Маяковского и Татьяны в блокноте с золотой окаемкой, запечатлевшем их письменные диалоги за столиком кафе «Веплер» на площади Клиши, или кафе на вокзале Кэ д'Орсэ, или в каком-то еще вдали от любопытных глаз. Именно письменные — они оба предпочитали их устным, вовлекаясь в понятную только им любовную игру.

Он: «Люблю обсолютно». Она— в ответ, с симпатией и издевкой: «Теперь неизменно писать «обсолютно». Он: «Завтра у меня?» Она: «В Istria». Еще одна фраза, принадлежащая Татьяне: «Любите, и любимым будете». Тут же, рядом, записи красными чернилами, сделанные в Москве рукой Лили о том, что заказано ему купить для нее в Париже: «Рейтузы розовые 3 пары, рейтузы черные 3 пары, чулки дорогие, иначе быстро порвутся». И дальше: «Духи Rue de la Paix, Пудра Hubigant и вообще много разных, которые Эля посоветует. Бусы, если еще в моде, зеленые. Платье пестрое, красивое, из креп-жоржета, и еще одно, можно с большим вырезом для встречи Нового года».

Читала ли Татьяна эти записи, знала ли про Лилины поручения? Может быть, не в деталях, но знала несомненно! Он честно рассказал Татьяне и про свою привязанность к Лиле, и про роль, которую та играла и играет в его жизни. И про машину тоже. Татьяна помогала Маяковскому ее выбирать, ходила вместе с ним за покупками «Лиличке», была вынуждена терпеть повседневную Эльзину опеку. «Роман их, — признавалась впоследствии Эльза, — проходил у меня на глазах и испортил мне немало крови... <Еще бы: ведь все развивалось совсем не так, как было поручено Эльзе! > С Татьяной я не подружилась, несмотря на невольную интимность. < Интимность состояла всего-навсего в том, что Эльза была именно невольной свидетельницей их совсем не яла-тонической любви.> Она также не питала большой ко мне симпатии». Остается лишь добавить, что и малой не питала тоже...

Возвращение Маяковского в Москву 8 декабря 1928 года внесло кардинальные перемены в жизнь Лили. Не только, разумеется, оттого, что в ее обладании появилась поистине диковинная редкость — свой автомобиль «рено». Достался он Маяковскому тяжело: с трудом удалось наскрести денег, с трудом уладить таможенные формальности (без помощи того же Агранова вряд ли это могло получиться). Самому Маяковскому автомобиль был напрочь не нужен — водить машину поэт не умел и учиться этому не хотел. Ему лишь приходилось оправдываться перед своими читателями в стихотворении «Ответ на будущие сплетни»: «...Простите, пожалуйста, / что я / из Парижа / привез Рено, / а не духи / и не галстук». Галстук, кстати, он привез тоже, как и духи: и то, и другое для Лили. Но «рено» затмил все остальное.

Лиля каталась на нем по Москве и даже — нечаянно, разумеется, притом по вине зазевавшейся мамы, — сбила маленькую девочку, без тяжелых, к счастью, последствий. Судебной ответственности ей удалось избежать — вряд ли и на этот раз обошлось без вмешательства все того же всесильного Яни. Агранов тогда был настолько влиятелен, что для следователей, прокуроров и судей его просьба (или рекомендация) фактически означала приказ.

И все же главная перемена произошла в самом Маяковском. Косвенно Лиля была уже уведомлена им о появлении в его жизни какой-то новой фигуры: письмо Маяковского из Парижа от 12 ноября содержит просьбу перевести телеграфно в Пензу тридцать рублей некой Людмиле Алексеевне Яковлевой. Это была родная сестра Татьяны. Запрос о причине нежданного внимания Маяковского к неведомой женщине был тотчас отправлен Эльзе в Париж, и ответ вскорости же получен...

Таинственное поручение дополнялось такими загадочными строками из того же письма Маяковского: «Моя жизнь какая-то странная, без событий, но с многочисленными подробностями, это для письма не материал, а только можно рассказывать...» К тому времени, когда он вернулся в Москву и действительно начал рассказывать, Лиля уже многое знала. Советская почта работала тогда не так, как стала работать спустя несколько лет, письма в пути не задерживались, информационные сводки Эльзы поступали в Москву своевременно.

Стихи, посвященные Татьяне, обнажали характер их отношений («В поцелуе рук ли, / губ ли, / в дрожи тела / близких мне...») и «письменно» подтверждали то, о чем Лиля уже знала. Но «дрожь тела» какой угодно особы, повстречавшейся Маяковскому, никогда ее не пугала. Пугал новый, непривычный доселе характер отношений с той, про чью «дрожь» Маяковский так смело писал. «Ты в первый раз меня предал», — сказала Лиля Маяковскому, выслушав его рассказ, а главное, стихи, адресованные Татьяне.