Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев Страница 46

Кишинёве Пушкин пребывал два с половиной года: сентябрь-октябрь 1820-го и с ноября этого года по июль 1823-го. За это время не очень-то упорядоченной жизни он создал романтические поэмы «Кавказский пленник», «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан» и «Цыганы». Перед самым переводом из Кишинёва в Одессу начал писать своё главное произведение — роман «Евгений Онегин». 28 мая 1823 года ночью (!) на чистый лист бумаги легли первые строфы великого романа:

Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог.

Его пример другим наука;

Но, боже мой, какая скука

С больным сидеть и день и ночь,

Не отходя ни шагу прочь!

Какое низкое коварство

Полуживого забавлять,

Ему подушки поправлять,

Печально подносить лекарство,

Вздыхать и думать про себя:

«Когда же чёрт возьмёт тебя!»

Так думал молодой повеса,

Летя в пыли на почтовых,

Всевышней волею Зевеса

Наследник всех своих родных.

Из многочисленных стихотворений, написанных Пушкиным в этот период, отметим два — «Наполеон» и «Кинжал»:

Как адский луч, как молния богов,

Немое лезвие злодею в очи блещет,

И, озираясь, он трепещет,

Среди своих пиров.

Везде его найдёт удар нежданный твой…

Эти тираноборческие строфы получили широкое распространение не только среди будущих декабристов, но и в кругах оппозиционно настроенных к самодержавию.

«Дружеское попечение»

Два года в центре внимания столичных литераторов была работа Пушкина над поэмой «Руслан и Людмила»:

Н. Батюшков — П. Вяземскому, 9 мая 1818 года: «Забыл о Пушкине молодом: он пишет прелестную поэму и зреет».

Н. Батюшков — П. Вяземскому, 10 сентября 1818 года: «Сверчок что делает? Кончил ли свою поэму? Но да спасут его музы и молитвы наши!»

Н. Батюшков — П. Вяземскому, ноябрь 1818 года: «Сверчок начинает третью песню поэмы своей. Талант чудесный, редкий! вкус, остроумие, изобретение, весёлость. Ариост в девятнадцать лет не мог бы писать лучше. С прискорбием вижу, что он предаётся рассеянию со вредом себе и нам, любителям прекрасных стихов».

И. Дмитриев — А. Тургеневу, 30 июня 1819 года: «Утешьте меня присылкою, если можно, хотя первой песни поэмы Пушкина. Нетерпеливо жду узнать её».

И. Дмитриев — А. Тургеневу, апрель 1820 года: «Наконец удалось мне увидеть два отрывка ожидаемой поэмы. Дядя восхитился, но я думаю, оттого, что памятник этими отрывками ещё не раздавил его».

И. Дмитриев — П. Вяземскому, 18 октября 1820 года: «Что скажете вы о нашем „Руслане“, о котором так много кричали? Мне кажется, это недоносок пригожего отца и прекрасной матери (музы). Я нахожу в нём много блестящей поэзии, лёгкости в рассказе: но жаль, что часто впадает в бюрлеск».

В литературном мире интерес к рождавшейся поэме был высок. Пушкин читал друзьям фрагменты своего детища, подогревая их любопытство и теша авторское самолюбие; мечтал об отдельном издании «Руслана и Людмилы». Этому помешал перевод его в Бессарабию. Пришлось хлопотать о выходе поэмы в свет заочно. Помочь Александру Сергеевичу взялся Н. И. Гнедич, библиотекарь Публичной библиотеки Петербурга и посредственный поэт. В истории литературы Николай Иванович остался как переводчик «Илиады». Пушкину перевод не понравился, и он набросал экспромт:

Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,

Боком одним с образцом схож и его перевод (3, 203).

Но это случилось позже, а в 1820 году Александр Сергеевич был весьма расположен к коллеге, который был старше его на пятнадцать лет. Никаких условий между поэтом и издателем не заключалось. Книжка в 142 страницы вышла в конце июня. Всё издание купил продавец Слёнин. Книжка продавалась по 10 рублей, а на веленевой бумаге — по пятнадцать. Цена была баснословна, тем не менее поэма быстро разошлась и «Московский телеграф» писал: «„Руслан и Людмила“ явилась в 1820 году.

Тогда же она была вся распродана, и давно не было экземпляров её в продаже. Охотники платили по 25 рублей и принуждены были списывать».

Гнедич не считал нужным держать своего доверителя в курсе дел и не спешил обрадовать присылкой авторского экземпляра «Руслана». Через шесть месяцев (!) после выхода её в свет Александр Сергеевич писал своему издателю: «Поэму мою, напечатанную под вашим отеческим надзором и поэтическим покровительством, я не получил — но сердечно благодарю вас за личное ваше попечение» (10, 21–22).

Хорошо попечение — за полгода не удосужился прислать автору его первую опубликованную книжку! Сделал это Гнедич спустя почти год, сопроводив посылку изгнаннику добрым ободряющим письмом. Обрадованный и благодарный поэт отвечал 24 марта 1821 года «забывчивому» издателю: «Вдохновительное письмо ваше, почтенный Николай Иванович, нашло меня в пустынях Молдавии: оно обрадовало и тронуло меня до глубины сердца. Благодарю за воспоминание, за дружбы, за хвалу, за упреки, за формат этого письма — все показывает участие, которое принимает живая душа ваша во всём, что касается до меня. Платье, сшитое по заказу вашему на „Руслана и Людмилу“, прекрасно; и вот уже четыре дни как печатные стихи, виньетка и переплёт детски утешают меня».

По-видимому, отвечая на вопрос Гнедича, Александр Сергеевич писал: «Не скоро увижу я вас, здешние обстоятельства пахнут долгой, долгою разлукой». Дальше распространяться не стал, а приложил к своему письму стихотворение, обращённое к Гнедичу:

Твой глас достиг уединенья,

Где я сокрылся от гоненья

Ханжи и гордого глупца,

И вновь он оживил певца,

Как сладкий голос вдохновенья.

Избранник Феба! твой привет,

Твои хвалы мне драгоценны;

Для муз и дружбы жив поэт.

Его враги ему презренны —

Он музу битвой площадной

Не унижает пред народом;

И поучительной лозой

Зоила хлещет — мимоходом (2, 36).

Пушкин не умел (и не находил нужным) считать деньги. Содержания низшего чиновника Коллегии иностранных дел молодому повесе не хватало — жил фактически на иждивении генерала И. Н. Инзова, который очень по-доброму относился к изгнаннику. Гнедич же не спешил расплачиваться за продаваемые книги, отделываясь ссылкой на неаккуратность книгопродавца. Александр Сергеевич робко запрашивал его: «Нельзя ли потревожить Слёнина, если он купил остальные экземпляры „Руслана“?». И это в то время, когда за книжку уже платили по 25 рублей!

Не получив ответа Гнедича, обратился за помощью к брату: «Что мой „Руслан“? не продаётся? Не запретила ли его цензура? Дай знать… Если же Слёнин купил его, то где же деньги? А