Станислав Ваупшасов - На тревожных перекрестках - Записки чекиста Страница 46

Суд напуганных и озверевших панов был скорым. Четырех героев - Харитона Кравчука, Ивана Струкова, Николая Ананько и Ивана Фирмачука расстреляли. Еще четверых - Адама Шопна, Алексея Лашука, Федора Макаровича и Николая Лавчука приговорили к пожизненному тюремному заключению.

В 1925 году партизанское движение в Западной Белоруссии пошло на спад. Причин тому было много - и политических и организационных. Широкие массы народа не были готовы к вооруженному восстанию, отсутствовал прочный союз рабочих и крестьян, революционные выступления на оккупированных землях не увязывались с борьбой польского пролетариата. Коммунистическая партия Западной Белоруссии не сразу учла изменившуюся ситуацию и с опозданием перешла к новой тактике. Большой вред партийной работе и руководству народным сопротивлением принесли провокаторы.

Используя ошибки освободительного движения, польское правительство перешло в ожесточенное наступление на революционные организации. В апреле 1925 года только в Новогрудском воеводстве было арестовано 1400 подпольщиков, партизан и их помощников. По всей западнобелорусской земле прокатилась волна террора, карательных экспедиций, расправ с мирным населением.

Но партизаны - люди не из пугливых. Наш отряд и в этих условиях продолжал боевую деятельность. В апреле мы решили разгромить полицейский гарнизон в Ошмянах. Это должен был быть второй налет на уездный город, причем также с освобождением политзаключенных из тамошней тюрьмы.

Я уже заканчивал отработку плана, когда в мою землянку пожаловали двое товарищей. Первый был наш подпольщик Николай Рак, второй - связной из Вильно Николай Врублевский. Мы давно поддерживали контакты с Врублевским, но никогда еще не видели его у себя в лагере. Значит, его привело к нам дело чрезвычайной важности. Посланец партийного центра был серьезен и невесел.

- Кончай партизанить, Воложинов,- сказал он.- Вот письмо ЦК КПЗБ ко всем партизанским отрядам.

В большой тревоге и недоумении взял я поданную бумагу. Центральный Комитет призывал нас прекратить партизанские методы борьбы и сконцентрировать все усилия на организационно-массовой работе среди крестьян.

- Как это понять, товарищ Врублевский?

- А вот так, друзья. Переходим к новой тактике. Если же продолжать по-старому, то погубим людей и навредим делу партии.

- Да понимаешь ты, умная голова,- продолжал я.- У нас же операция запланирована: нападение на уездный город, освобождение политзаключенных. Не можем же мы вдруг отказаться от всего.

- Надо отказаться. Директива ЦК.

Я был вне себя. Столько лет провести в лесу, в боях, и вдруг все летит к чертям.

- Послушай, Врублевский, разреши провести последнюю операцию, а уж потом распустить отряд.

- Не могу разрешить, не уполномочен. Выполняй партийные указания.

Нечто подобное я испытал, когда 5 лет назад отменили вооруженное восстание в Литве. Умом понимал, что так надо, что партия знает, как поступить в той или иной ситуации, а душа не принимала.

Всю ночь я и Филипп Яблонский беседовали с Николаем Врублевским. Опытный, хорошо теоретически подкованный партийный работник, он рассказал нам, как непросто и нескоро пришел Центральный Комитет к выработке новой тактики и как важны, злободневны эти партийные решения.

У меня и Филиппа было множество вопросов к Врублевскому. Один из самых сложных такой: как жить дальше партизанам, давно и окончательно перешедшим на нелегальное положение? Ведь они не могут вернуться в свои деревни, их там схватит охранка и расправится беспощадно. И в лесу нельзя оставаться, отряд будет распущен. Что же им делать?

- И об этом подумал Центральный Комитет,- отвечал связной.- Часть людей партия обеспечит деньгами, документами, и они уедут в другие районы, станут жить по-прежнему на нелегальном положении. Партизанский актив, командиры отрядов и групп перейдут через границу в Советскую Белоруссию.

- Эх, товарищ Николай,- сказал Филипп Яблонский,- не с такой вестью ждали мы вас.

- А ты думаешь, нам легко? Мы считаем, все трудности впереди, а вешать голову коммунисту не пристало, что бы ни произошло.

- Все понимаю,- ответил Филипп,- с 1918 года в партии. А сердце болит.

Да Врублевский и сам тяжело переживал поворот в событиях.

После отъезда Николая мне и Яблонскому пришлось проводить разъяснительную работу среди партизан и подпольщиков. Трудное это было дело, мы и сами-то еще не примирились с новой тактикой, а следовало убеждать людей, которые лучшие силы души отдали вооруженной борьбе.

В июне на последнем общем собрании я еще раз повторил указания ЦК о том, что партизанское движение не может освободить Западную Белоруссию от ига польских панов, что освобождения можно добиться только после свержения буржуазно-помещичьего строя во всей Польше, поблагодарил всех за мужество, верность, бесстрашие.

- Освобожденные народы никогда не забудут ваших подвигов, дорогие мои товарищи! - сказал я в заключение.

Аплодисментов не было. Каждый невесело думал о случившемся и о своей дальнейшей судьбе. Над нашими головами прощально шумел партизанский лес, вдали куковала кукушка. Костя Абанович тихо и печально запел:

Все тучки, тучки понависли,

На море пал туман.

Скажи, о чем задумался,

Скажи, наш атаман...

После расформирования отряда судьба его бойцов сложилась так, как говорил Врублевский: одни переехали на жительство в удаленные от родных мест уезды, другие ушли в Советскую Белоруссию. Я находился среди вторых.

В сражениях за Пиренеями.

Решение приходит мгновенно

Дни мирной жизни.-Мятеж испанской фаланги.- Вагон Москва - Париж.- Дешевые приемы провокаторов

Недолго я пробыл в Минске. Перед моими товарищами по борьбе и мною после многих лет фронтовой жизни, подполья и партизанской войны впервые открылись заманчивые перспективы мирной жизни в свободной Советской стране. Поначалу у нас глаза разбежались. Чем заняться, к чему приложить руки? Перед нами были открыты все дороги, и одна другой заманчивей.

Днями напролет я вместе с боевыми соратниками Кириллом Орловским, Иваном Романчуком и Софроном Макаревичем обсуждали планы на будущее. Постепенно мы пришли к заключению, что всем нам следует подумать об учебе. В самом деле, происхождение у нас было пролетарское, все рано пошли работать, потом воевать, много лиха хлебнули за свои 25 в среднем лет, а вот учиться как следует никому не пришлось. Теперь власть наша, рабоче-крестьянская, как же не воспользоваться таким ее чудесным завоеванием, как право для каждого стать образованным человеком!

- Учиться, ребята, непременно учиться,- твердил самый старший из нас Софрон Макаревич. Ему было уже 30 лет, с 1918 года он состоял в партии, но тяга к знаниям у него была сильной, как и у остальных.