Усама ибн Мункыз - Книга назидания Страница 46

«Что ты хочешь сделать?» – спросила она Синапа. «Я возьму с собой все, что могу, – ответил он, – спущусь из крепости по веревке и буду себе жить на свете». – «Скверно ты делаешь, – ответила ему тетка. – Ты оставишь своих двоюродных сестер и жен этим чесальщикам шерсти, а сам уйдешь? Какова-то будет твоя жизнь, когда ты опозоришь себя перед семьей и убежишь от нее. Выходи! Сражайся за своих, пока тебя не убьют среди них. Накажи тебя Аллах еще и еще раз».

Она удержала его от бегства, да помилует ее Аллах, и после этого он был одним из славнейших всадников. [201]

Моя мать, да помилует ее Аллах, раздала в этот день воинам мои мечи и казакины. Она пошла к моей старшей сестре и сказала ей: «Надевай твои сапоги и покрывало». Та надела, и матушка свела ее на балкон в моей комнате, который возвышался над долиной с восточной стороны. Она посадила сестру на балконе, а сама села у его дверей. Аллах, да будет ему слава, даровал нам победу над врагами, и я зашел в дом, желая взять что-то из оружия, но не нашел ничего, кроме ножен мечей и мешков от казакинов.

«Матушка, где мое оружие?» – спросил я. «О сынок, – ответила она, – я отдала его тем, кто сражался за нас, так как не думала, что ты уцелеешь». – «А что делает здесь моя сестра?» – спросил я. «Я посадила ее на балкон, и сама села около нее; если бы я увидала, что батыниты добрались до нас, я бы толкнула ее и сбросила в долину. Лучше мне видеть ее мертвой, чем в плену у этих мужиков и шерсточесов!»

Я и сестра поблагодарили ее за это, и сестра воздала ей добром. Такая гордость еще сильнее, чем гордость мужчин.

В этот же день одна старуха, невольница моего деда эмира Абу-ль-Хасана Али [312], да помилует его Аллах, которую звали Фануна, закрылась покрывалом, взяла меч и бросилась в бой. Она не переставала сражаться до тех пор, пока мы не одержали верх и не превзошли числом своих противников.

Нельзя отрицать у благородных женщин храбрости, гордости и правильности в суждениях. Однажды я выехал с отцом, да помилует его Аллах, на охоту. Он очень любил охотиться, и у него было такое собрание соколов, ястребов, кречетов, гепардов и охотничьих собак, какое едва ли было у какого-нибудь, кроме него. Он выезжал во главе сорока всадников, своих детей и невольников, и каждый из них был опытный охотник и знающий зверолов. У него в Шейзаре было два места охоты. Один день он ехал на запад от города к реке в тростниковые заросли и охотился там за рябчиками, водяными птицами, зайцами и газелями и бил кабанов, а другой день уезжал в горы, расположенные [202] к югу от города, чтобы поохотиться за куропатками и зайцами.

Однажды мы были в горах, когда пришло время вечерней молитвы. Отец сошел с коня, и мы все спешились и молились, каждый отдельно. Вдруг к нам вскачь подъехал слуга и крикнул: «Вон лев!»

Я окончил молитву прежде отца, да помилует его Аллах, чтобы он не помешал мне сразиться со львом, и вскочил на коня, взяв с собой копье. Я ринулся на льва, который бросился мне навстречу и зарычал. Моя лошадь шарахнулась, и копье выпало у меня из рук, так как оно было очень тяжелое. Лев гнал меня порядочное расстояние, потом вернулся к подножию горы и стал там. А этот лев был огромный и походил на каменный мост, и был он тогда голоден. Всякий раз, как мы к нему приближались, он спускался с горы и отгонял наших лошадей, а затем возвращался на свое место. При каждом таком спуске он оставлял след среди наших товарищей. Я видел даже, как он вскочил на лошадь позади одного из слуг моего дяди, которого звали Баштекин Гарза. Лев вспрыгнул на круп лошади и разорвал когтями одежду слуги и его сапоги, а потом вернулся на гору.

Я не мог с ним ничего поделать, пока не взобрался выше него по склонам горы, и тогда я пустил на льва свою лошадь и ударил его копьем, проткнув его. Я оставил копье в боку льва, и он окатился до подножия горы с копьем в теле; лев умер, а копье сломалось.

Мой отец, да помилует его Аллах, стоял на месте и глядел на нас. С ним были дети его брата Изз ад-Дина, еще юноши, смотревшие на все, что происходило. Мы понесли льва и к вечеру прибыли в город. Моя бабушка, мать отца, да помилует их обоих Аллах, пришла ко мне ночью, держа в руках свечку. Она была старая старуха, почти ста лет от роду. Я не сомневался, что она пришла поздравить меня со спасением и сказать мне, как она радуется тому, что я сделал. Я вышел ей навстречу и поцеловал ее руки, но она сказала мне с раздражением и гневом: «О сынок, что понесло тебя на эту беду, где ты подверг опасности [203] и себя и свою лошадь и сломал свое оружие? Нерасположение и злоба против тебя в сердце твоего дяди только увеличатся». – «О госпожа, – сказал я ей, – я подвергал опасности жизнь и теперь и в других подобных случаях только для того, чтобы приблизить к себе сердце своего дяди». – «Нет, клянусь Аллахом, – ответила она, – это тебя не приблизит к нему, это только еще больше отдалит тебя от него и увеличит его нерасположение и злобу к тебе».

Я понял, что бабушка, да помилует ее Аллах, давала мне в этих словах хороший совет, и она была права, клянусь жизнью! Такие женщины действительно матери мужчин.

Эта старуха, да помилует ее Аллах, была одной из праведниц среди мусульман. Она отличалась благочестием, раздавала милостыню, постилась и молилась наилучшим образом. Я присутствовал, когда в ночь на пятнадцатое ша‘бана она молилась вместе с моим отцом, а отец, да помилует его Аллах, был одним из лучших чтецов книги великого Аллаха, и его мать молилась так же, как он.

Отец пожалел ее и сказал ей: «О матушка, если бы ты села и молилась сидя». – «О сынок, – ответила она, – остается ли мне еще жизни настолько, чтобы дожить до такой же ночи, как эта ночь? Нет, клянусь Аллахом, я не сяду!» Мой отец достиг тогда уже семидесяти лет, а она приближалась к ста годам, да помилует ее Аллах.

Мне пришлось быть свидетелем удивительного проявления гордости среди женщин. Один из товарищей Халафа ибн Мула‘иба [313] по имени Али Абд ибн Абу-р-Рейда был наделен Аллахом таким зрением, каким не обладала даже «голубоглазая из Йемамы» [314]. Когда он отправлялся куда-нибудь с Ибн Мула‘ибом, то замечал караван на расстоянии целого дня шути. [204] Один из его друзей по имени Салим аль-Иджази, который перешел на службу к моему отцу после убийства Халафа ибн Мула‘иба, рассказывал мне: «Однажды мы отправились в набег и с утра поставили Али ибн Абу-р-Рейда часовым; он пришел к нам и сказал: „Радуйтесь добыче, сюда приближается большой караван“. Мы посмотрели и ничего не увидели. „Мы не видим ни каравана, ни чего-либо другого“, – сказали мы. „Клянусь Аллахом, – ответил он, – я в самом деле вижу караван и впереди него двух лошадей с отметинами, у которых развеваются гривы“.