Амазасп Бабаджанян - Танковые рейды Страница 46

Все, что было в человеческих, вернее — бесчеловечных, сатанинских силах, было сделано гитлеровцами. Все, что было в человеческих силах, было сделано советскими войсками, чтобы стремительным наступлением помешать гитлеровцам осуществить свои варварские замыслы.

Но многие заранее запланированные злодеяния враг все-таки успел совершить: он уходил, оставляя после себя разрушения, пепелища — выжженную дотла землю.

Такой была и сумская земля, на которой дислоцировались выведенные на доукомплектование и учебу части нашей 1-й танковой армии.

Стояла на диво теплая и ласковая осень. С утра до ночи гомонили перелетные птицы. Возвращалась жизнь, и было ощущение, что возвращаются и птицы, распуганные войной, хотя им приспело время улетать в теплые страны. Багрянец осени вызолотил сумские леса, укрывшие боевую технику 1-й танковой, которую чинили, чистили, драили — готовили к новым сражениям.

А в города и села области возвращались жители, спасавшиеся от гитлеровской неволи… Военный совет армии принял решение помочь населению в восстановлении разрушенного народного хозяйства. Особенно активны в этом были армейские комсомольские организации.

Появились комсомольские бригады плотников, каменщиков, столяров. Была проделана огромная работа по устройству жилья для населения.

Я глядел на трудовой энтузиазм моих молодых ветеранов и думал о том, что не только боевой, но и трудовой их комсомольский подвиг достоин пера нового Николая Островского.

В лесах, тем временем ронявших багряный свой убор, шли упорные, регулярные занятия, боевые учения. Ряды ветеранов пополняли новички, такие же, впрочем, безусые, как и ветераны. Я уж говорил, что по возрастному составу танковые части были в основном молодежные. Но новички есть новички, и их нужно готовить к войне, приобщать к боевым традициям армии.

Торжественно вручалось новичкам боевое оружие. Представьте себе поляну, окруженную тонкими кленами. Застыл в праздничной тишине строй молодых автоматчиков механизированной бригады. Тихо так, что кажется — слышно биение сердец.

— Красноармеец Мосалов! — выкликает ротный командир, старший лейтенант И. М. Шампоро.

Четко печатая шаг, вышел и встал перед строем комсомолец Сергей Мосалов. Косится взглядом на автомат, который держит в руках ротный.

— Этот автомат, номер 2837, принадлежал… — голос ротного чуть дрогнул, — лучшему воину нашего подразделения сержанту Щербине. Сержант Щербина из этого автомата уничтожил гитлеровцев больше, чем помещается патронов в его двух дисках. В последнем бою, освобождая землю родной Украины, Щербина из этого автомата сразил 25 фашистов, был тяжело ранен и отправлен в госпиталь. Из госпиталя пришло письмо, которое Щербина продиктовал медсестре. Просит бить врага без пощады, до полной победы. А его оружие передать достойному молодому бойцу.

— Красноармеец Мосалов! — Старший лейтенант протянул автомат молодому воину. — Вручая вам этот боевой автомат, надеюсь — выполните наказ сержанта Щербины. Наказ Родины.

Мосалов бережно принимает оружие из рук командира, несколько минут не может совладать с волнением. Наконец произносит звонким юношеским голосом:

— Товарищ старший лейтенант! Я клянусь… перед всей ротой… оправдаю доверие Родины. И еще… прошу написать в госпиталь сержанту Щербине: его автомат попал в надежные руки…

Ротный, улыбаясь, доканчивает за него:

— …которые умножат боевой счет этого славного оружия. Напишем, товарищ Мосалов, обещаю…

Красноармеец Мосалов подносит автомат к губам и целует боевое оружие.

Церемония эта проходит повсеместно — у танкистов, артиллеристов, минометчиков, везде пробуждая высокий боевой дух и патриотический порыв.

Враг не мог смириться с потерей Киева, под Коростенем и Житомиром он перешел в контрнаступление, которое, однако, захлебнулось, наткнувшись на сопротивление Воронежского фронта, переименованного теперь в 1-й Украинский.

1-му и 2-му Украинским фронтам предстояло перейти в наступление между Житомиром и Кировоградом, развивать наступление в глубину.

1-я танковая армия была передана в состав 1-го Украинского фронта и начала перегруппировку в район Киева.

Один из эшелонов 20-й гвардейской Краснознаменной, как теперь стала называться наша механизированная бригада, в ночь на 10 декабря прибыл к станции Дарница, что под Киевом, и остановился перед закрытым семафором. В этот момент на станцию набросились вражеские бомбардировщики.

Наши зенитчики открыли заградительный огонь. Есть такой у них способ ведения огня — расчертят небо на квадраты батарей, и каждая из них бьет в свой квадрат как в копеечку. Делается это одновременно всеми батареями, и в небе возникает огневая завеса, через которую довольно трудновато прорваться вражеским самолетам.

Трудновато, впрочем, еще не означает, что невозможно. И вот бомбы падают, осколки своих зенитных снарядов градом сыплются на землю. Ад кромешный, того и гляди, падешь жертвой своего же осколка.

Людей из эшелонов мы давно вывели, а сами с начальником оперативного отделения майором А. П. Коваленко перебежками, под падающими осколками, пробираемся на станцию в поисках железнодорожного начальства, чтобы узнать, до каких пор будут держать нас перед закрытым семафором, оставляя на съедение вражеским коршунам.

Осколки падают то справа, то слева, а мы с Коваленко знай ползем себе.

— Тут, наверное, они, голубчики, станционное начальство, — говорит Коваленко, указывая на двухэтажное станционное строение. — Там, наверху, обычно кабинет начальника станции.

— Да какой же дурак заберется на второй этаж во время бомбежки! — возражаю я.

— Можете поверить мне — я ж старый железнодорожник, — обижается Коваленко.

Счастливо увернувшись от осколков, добираемся до этого строения, взбегаем наверх. Действительно, сидят двое в форме железнодорожников, отвечают почему-то шепотом: нету, дескать, самого, а они люди маленькие. А где же сам? Не знают, да и, мол, время ли сейчас его искать… Может, в бомбоубежище? Где бомбоубежище? Показали. Но туда не пробраться — бомбы рвутся прямо по дороге, одна за другой.

Делать нечего. Пришлось ждать, пока воздушный налет утихнет.

Идем к бомбоубежищу.

Торкнулись было к двери. Она вдруг распахивается, вырывается оттуда клуб не то дыму, не то пару, а из него — голый человек. Пожар? Вслед за первым — второй человек в чем мать родила, за ним третий. Целый взвод нагишом — и один за другим кидаются головой в сугроб.

— Да это ж не бомбоубежище, это ж парная! — кричит Коваленко, и оба мы принимаемся без удержу хохотать. Смеемся долго, утираем слезы и снова хохочем.