Н Князев - Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны. Страница 46

Утром 8 июня красноармейцы открыли по нашему лагерю огонь из четырех полевых орудий. Они стреляли с предельной дистанции, чтобы находится вне выстрелов нашей горной артиллерии. Правда, по причине излишней их осторожности и стрельба гранатой или шрапнелью “на удар” почти совершенно не причиняла нам вреда. Несмотря на то, что они били по густо населенному острову, пострадало лишь 5–6 человек легко ранеными. Пехота же не осмелилась подойти к нам на расстояние ружейного выстрела. Под аккомпанемент орудийных выстрелов и гул взрывов, бригада генерала Резухина потянулась вверх по отлогому скату до ближайшей дороги и затем пошла по ней на юго — восток, к деревне Зарубино, которая расположена на левом берегу реки Селенги, почти против Усть — Кяхты.

Мы ничего еще не знали о положении под Троицкосавском и верили, что барон имел там успех. Вероятно, многим из простых сердец в тогдашней почти безнадежной обстановке необходима была вера в какую‑то чудодейственную силу, которая поможет нам в борьбе с большевиками. В Урге мы слыхали о волне восстаний, разлившихся по Сибири и Забайкалью, но сведения не подтвердились. Рассчитывали на поддержку населения, а оно отнеслось к нам более, чем сдержанно. Даже и уход в Монголию сулил нам все, что угодно, кроме спокойствия и отдыха, так как мы отдавали себе отчет в том, что советское командование перенесет теперь борьбу с Унгерном в пределы Монголии. Собственных сил у нас было очень мало и, таким образом, что же оставалось в нашем распоряжении, помимо слепой веры в военное искусство барона и его чрезвычайную удачливость? Теперь было бы уместно задать себе вопрос: откуда бралась такая уверенность? Во всяком случае, с того момента, как мы лишились этой последней надежды, положение наше сделалось по- истине невыносимым.

Намеченная Резухиным и Островским дорога в Монголию пролегала вдоль левого берега Селенги. В продолжение всего дня мы жадно всматривались в девее- ровский берег, в поисках каких‑либо признаков присутствия на той стороне барона, и настораживали слух, чтобы поймать звуки пушечной стрельбы. Было уже около 19 часов, когда бригада прошла через Цаган — Усунекую. В станице сделали остановку на 30^40 минут, чтобы дать возможность напиться чаю и немного остыть лошадям перед тем, как подниматься на пограничный хребет. Когда части генерала Резухина вытянулись уже из станицы и поползли по довольно крутому подъему, отчетливо обрисовались две колонны пехоты и какая‑то конная часть, старательно пылившая в 5–6 верстах к западу от Цаган — Усунской. Подходил 235–й советский полк, к нашему счастью, опоздавший часа на два.

Ура! Дорога в Монголию свободна! Бригада так ловко выскочила из капкана, что волна животной радости, заливавшая сердце, вытеснила все заботы, тревоги и волнения последних дней. На смену им появилось ощущение приятного спокойствия за ближайшую ночь и, по крайней мере, следующий день. На хребте в 15–20 верстах от Цаган — Усунской сделана была остановка для кормежки усталых лошадей. Наши добрые “монголки” честно заслужили свой ужин, потому что без завтрака и обеда они шагали в течение 13–14 последних часов. Едва — едва слышно шелестели деревья, и из серебряных прогалин, на которых паслись кони, тянуло нежным запахом цветов.

Следующая остановка была сделана днем 19 июня под хребтом, на дороге к перевалу Дзун — Харьястай. Вечером перешли через хребет и разбили лагерь на южном склоне этого перевала. Утро 10 июня не предвещало никаких событий, и командир бригады объявил дневку. В обеденное время разнесли по сотням приказ, предупреждающий о пробе новых пулеметов. И тотчас же, словно на смех, сзади на хребте послышались выстрелы, перешедшие в залпы, к которым вскоре присоединились пулеметы. Сотни потянулись назад на перевал, где загорелся бой с наступающим 235–м полком, который шел за ними следом из Цаган — Усунской.

Интересно отметить, что первыми же выстрелами монголы убили командира полка Преображенского и полкового адъютанта, ехавших впереди полковой колонны. Это не было простой случайностью, потому что стрелки вели правильную охоту за красными командирами и неплохо на этом деле зарабатывали. Барон платил по 25 рублей серебром за голову. Собственные наблюдения за этой “охотой” мы проверяли путем опроса пленных и от них имели подтверждающие сведения о больших потерях в командном составе их частей. В частности, тот же самый 235–й полк на следующий день потерял и второго своего командира, что отнюдь не удивительно, так как некоторые из монголов бьют без промаха по бегущей косуле на 1200–1500 шагов. Объяснение такого явления кроется в исключительной остроте зрения и отсутствии у этих первобытных людей того, что у нас зовется нервами.

Бой на перевале Дзун — Харьястай продолжался до наступления темноты. С нашей стороны введено было полтора полка — 2–й полк и монгольский дивизион 3–го полка подъесаула Бородина. В начале боя красные потеснили Бородина и заняли некоторые возвышенные точки на хребте. Но контратакой 4–й русской сотни 2–го полка они были сбиты и отброшены за перевал. Пользуясь большим превосходством в силах, красноармейцы растянули фронт (что было крайне невыгодно для нас) и в продолжении дня медленно, но планомерно зажимали нас в клещи, продвигаясь вверх справа к перевалу. Вечером обстановка была такова: мы занимали самый перевал и две незначительные вершинки с той и другой сторон от него, красные же окопались по склонам с трех сторон. Нетрудно было догадаться, что они поджидают подхода остальных двух полков своей бригады и хронически запаздывавшей артиллерии.

Когда стемнело, наши части были сняты с позиции с соблюдением всяческих предосторожностей, и отошли в урочище Будун (18–20 верст от перевала), к перевозу через р. Селенгу.

Памятный отход… Налетела гроза, гроза в горах… Молнии чертили небо по всем направлениям. Грохот громовых ударов с безумной энергией волнами перекатывался по вершинам. А с беспрестанно разрывавшегося неба и с крутых склонов узкой пади обрушивались яростные лавины воды. В такт каждого взрыва грома всадники — монголы, словно былинки, пригибались к лукам своих седел. И до тех пор, пока гроза не утихла, то возвышая голоса до степени дикого воя, то понижая до чуть слышного бормотания, тянули они свои молитвы, а может быть, творили заклинания. В этом своеобразном хоре слышался ужас и стоны, и, порой, мольба номада, беззащитного перед столь устрашающими явлениями природы. Но почему так гневались старые боги? Да, вероятно, потому, что пришельцы учинили грубую бойню на священном перевале, у самого омбона, где столько поколений людей творило благочестивую молитву.