Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл Страница 47

— Эй, давай я перенесу тебя! — говорили они. Они привлекали ко мне внимание всех присутствующих. Когда взрослых не было, ребята как будто не замечали, что я ползаю, а не хожу. Они обливали меня водой, облепливали илом во время наших битв или наваливались на меня и колотили мокрыми кулаками.

В таких драках, когда мы кидались илом, я представлял собой великолепную мишень, так как не мог увертываться или преследовать нападавших. Я легко мог бы уклониться от участия в этих схватках: стоило лишь запросить пощады и предоставить победу противникам. Но, поступив так, я уже не мог бы оставаться на равной ноге с мальчишками. Я навсегда превратился бы только в наблюдателя, и ребята стали бы относиться ко мне так же, как к девчонкам.

Я не сознавал, что руководствуюсь в своих действиях какими-то соображениями, и не понимал, что поступать так, а не иначе заставляет меня стремление добиться полноправия. Я действовал из неясных побуждений, которые не мог объяснить. Так, когда передо мной вырастал мальчишка, решивший во что бы то ни стало забросать меня илом, я полз прямо на него, не обращая никакого внимания на летевшие в меня комья, и в конце концов, когда я находился уже совсем близко и готов был схватиться с ним, он поворачивался и удирал.

То же самое происходило и в драках на палках. Я сразу бросался в бой я принимал на себя сыпавшиеся удары, — ведь только таким путем я мог добиться уважения, с которым дети относятся к победителям во всех играх.

Умение плавать весьма высоко ценилось ребятами, и обычно если ты умел лежать на воде лицом вниз, передвигаясь по дну с помощью рук, то уже считалось, что ты научился плавать. Но я хотел плавать там, где глубоко, и так как другие дети очень редко ходили на озеро, я стал ездить туда один.

Оставив коляску в кустах акаций, я карабкался вниз по поросшим травой террасам до берега, там раздевался, переползал камни и полосу ила и добирался до песчаного дна. Вода там была мне по грудь, когда я сидел.

В статье, напечатанной в «Приятелях», ничего не говорилось о том, что надо сгибать руки и выбрасывать их вперед так, чтобы они легко тли по воде, не оказывая ей сопротивления. По картинкам у меня сложилось представление, что процесс плавания заключается в движении вытянутых рук поочередно вверх и вниз.

Я добился того, что мог держаться на воде, с силой колотя руками, но двигаться вперед я еще не умел. Только на втором году, поговорив у наших ворот о плавании с одним «сезонником», я научился правильно двигать руками.

После этого я стал плавать с каждым разом все лучше, и пришел день, когда я почувствовал, что могу поплыть куда угодно. Я решил испытать себя над «ямами».

Был жаркий летний вечер, и озеро казалось синим, как небо. Я сидел голый на берегу, наблюдая за черными лебедями, которые далеко на воде то поднимались, то опускались, плавая по крошечным волнам, и препирался с тем Другим Мальчиком, который хотел, чтобы я отправился домой.

«Ты проплыл не меньше ста ярдов вдоль берега, — увещевал он меня. Никто в школе не способен этого сделать».

Но я не обращал на нею внимания, пока он не сказал:

«Смотри, как здесь пустынно».

Одиночество пугало меня. Вокруг озера не росли деревья. Оно лежало совсем открытое небу, и над ним всегда царило полное безмолвие. Изредка раздавался крик лебедя, но это был печальный звук, лишь подчеркивающий уединенность озера.

Немного погодя я сполз в воду и, загребая руками, чтобы держаться прямо, продолжал двигаться вперед, пока не добрался до края обрыва в темную, холодную синеву. Тут я остановился, двигая руками и глядя вниз, в чистую воду; в глубине на крутых склонах подводной террасы видны были длинные бледные стебли водорослей, извивающиеся, как змеи.

Я посмотрел в небо надо мной, — оно казалось таким огромным: пустой купол неба и пол из синей воды. Я был совсем один в мире, и мне было страшно.

Постояв немного, я вздохнул и бросился в «яму». На секунду моих повисших ног коснулись водоросли, потом соскользнули, и я поплыл по воде, которая простиралась подо мной вниз до бесконечности.

Мне хотелось повернуть назад, но я продолжал плыть вперед, медленно, ритмично двигая руками, повторяя себе снова и снова: «Не бойся, не бойся, не бойся!»

Постепенно я стал поворачивать, и, когда увидел, как далеко отплыл от берега, меня на мгновение охватил ужас, и я стал торопливо болтать руками в воде, но внутренний голос продолжал упорно нашептывать свои слова, я успокоился и снова поплыл медленно.

Я вышел на берег, чувствуя себя исследователем, вернувшимся домой после долгого путешествия, полного опасностей и лишений. Берег озера уже не казался мне уединенным местом, где жил страх; это был чудесный зеленый уголок, освещенный солнечными лучами, и я, насвистывая, стал одеваться.

Я научился плавать.

Глава 22

Около наших ворот росли огромные эвкалипты. На земле под деревьями, усеянной листьями, сучьями и ветками, там и сям виднелись следы костров. «Сезонники» и бродяги, проходившие мимо, часто отдыхали здесь, сбросив с плеч дорожные мешки, или останавливались на минуту, чтобы окинуть внимательным взглядом дом и кучу дров у крыльца, прежде чем зайти и попросить поесть.

Те из них, кто не раз проходил мимо нашего дома, хорошо знали мою мать. Она всегда давала им хлеба, мяса и чаю, не требуя за это нарубить дров.

Отец сам исколесил Квинсленд с мешком за плечами и хорошо знал жизнь этих людей. Он всегда называл их «путешественниками». Бородатых обитателей зарослей он именовал «лесными птицами», а тех, кто приходил с равнин, «полевыми птицами». Отец умел сразу различать их и без труда угадывал, есть ли у них что-нибудь за душой или нет.

Когда такой бродяга останавливался у наших ворот на ночлег, отец всегда делал вывод, что у парня нет ни гроша. «Если бы у него водились денежки, он дошел бы до постоялого двора».

Из конюшни отец часто наблюдал, как они подходили с чайниками к нашей двери, и, если «сезонник», протягивая чайник матери, оставлял себе крышку, отец улыбался и говорил: «Бывалый».

Однажды я спросил его,