Любовь Скорик - Произведения Страница 47

Радовался Фёдор: ученым человеком сын станет — счетоводом или бухгалтером, может даже главным. А тот, хоть и угодил в самоё Москву, дело себе на жизнь выбрал — смехота да и только: учится на астронома. Звёзды, значит, в небе считать будет да выискивать там новые. А кому от этого, спрашивается, прок? Пусть хоть все их там пересчитает или даже, скажем, отыщет в небе десятка два новеньких. Если для космонавтов, то дай Бог им и эти-то все облетать. Но поворчал-поворчал Игнатьич и смирился: пусть учится, там видно будет, может, и ещё на что сгодится.

Но недавно Иван почище пилюлю преподнёс. В письме карточку прислал — он с девчонкой белобрысой, востроносенькой. И написал, что они, мол, с Таней любят друг друга и решили пожениться. Сильно озадачил сын Игнатьича: откуда у парня скороспелость, нетерпячка такая? Одно дело до ума не довёл — на другое кидается. Ивану он ответил, что несолидности такой от него никак не ожидал, что надобно вначале учёбу, коль начал, закончить, что всему своё время и женитьба никуда не уйдёт. А в конце приписку сделал: ежели сын ослушается и, не закончив института, женится, они с матерью в помощи ему отказывают, пусть сам на жизнь зарабатывает. Знал Игнатьич, что учёбу сын бросить не сможет, потому как звёздами своими прямо бредит.

Младший — Пётр — тот к звёздам не рвётся, к земле крепко прирос. Рядом с отцом потёрся, в технике поднаторел, болячку в любом моторе сыщет. Вот уже второе лето работает у отца помощником. Вроде после школы ехать учиться не собирается — в трактористы решил податься. Догадывается Игнатьич, почему Петька на работу самостоятельную спешит. Деньги ему нужны: на мотоцикле он помешался. Однако, с третьего ещё класса всё гундит, не переставая: купи да купи. Но не такой Игнатьич дурак, чтобы капризам мальчишеским потакать. Ишь как легко: купи! 0но, конечно, можно бы купить, дак ведь это не игрушка, поди: захотел — получил, надоела — выбросил. Нельзя в жизни к такому приучаться.

Вон отец-то, небось, сколько лет к своему заветному шёл, собственным горбом добивался. И не однажды уж совсем у цели был, но надо — сам отказывал себе, сознательно. Надобно в жизни ждать научиться. От жданья долгого только дороже и желаннее задуманное делается. Столько думаешь об этом, в себе носишь, что после вроде срастаешься с этим, не оторвать. А легко получишь — о чём тогда и мечтать-то станешь? Нет, быстрота в таком деле негожа. Но и отступать от своего нельзя. Другой раз попроще что встретится, вроде само в руки просится — негоже лёгкостью прельщаться.

Вот он, Фёдор Пряхин, сколько уж раз мог моторку купить. Лет десять назад неожиданно предложил ему свою Семён Макеев. Ту самую, которая в детстве околдовала. И цену назначил Семён смехотворно малую. Но к тому времени от красавицы, пленившей Фёдора, осталось одно только название. Краска пооблупилась, заплат не сосчитать, мотор по-стариковски надсадно кряхтел. Посмотрел Фёдор, пораскинул умом и — отказался. Обидно стало: что же, из-за этой вот развалюхи столько лет сердце ныло?! О такой разве мечтал? Нет уж, лучше он ещё подождёт, зато получит то, что надо. Потом ещё несколько раз подворачивалась оказия, но всё было не то.

И вот, наконец, в жизни Игнатьича свершился великий день. Утром Инюшка, всколыхнувшись, приняла сбывшуюся его мечту — новенькую, последней марки моторочку. Была та, пожалуй, краше, чем виделось во сне. Серо-синие бока отражались в воде, сами отражая воду, и грань между ними была зыбкой, непостоянной. Лодка пахла краской и солью. И ещё чем-то невыразимым, знакомым с детства и вроде бы уже давно забытым, но вот, оказывается, где-то в самом потаённом месте сбережённым.

Посмотреть на покупку Игнатьича собралась без малого вся Шалаевка.

Бабы ахали, верещали, норовили дотронуться, пощупать. Мужики даже и не пытались скрыть своей зависти. Их восхищало, конечно, не то, что баб: не сверкающие зеркалом, под цвет воды борта, не аккуратные, синие с белыми полосками лавочки, не даже кокетливый, с хитрыми узорами навес. Из красоты этой так и выпирала нетерпеливая, рвущаяся наружу сила. Умно удуманное тело лодки готово было по первому приказанию вспороть толщу воды. Мужики сразу смекнули: мотор на лодке такой мощи, что — дай ему волю, заведи на полную силу да не отстегни вовремя цепь — чего доброго, уволокёт за собой в реку весь этот берег, на котором тихо притулилась их Шалаевка.

Сам Игнатьич за хлопотами: по телеграмме друга срочно рванул в город, потом с этим самым другом перебирал всю только что полученную партию новомодных, последней модели лодок, доставал машину (а дело это нешутейное: шоферы знают дорожку в Шалаевку), потом трясся по этой самой горе-дорожке, спускал лодку на воду — за заботами этими не успел ещё и порадоваться как следует, и налюбоваться вдоволь на приобретение своё. А тут ещё Петька настроение испортил: не захотел на лодку даже посмотреть. И прокатиться не пожелал. У отца день такой, вон чужие радость его разделили, а сын родной… Это гонор свой хочет показать: мол, не нужна мне лодка твоя, у меня своё на уме — мотоцикл. "Ну и ладно, — успокаивал себя Игнатьич, — зелен он ещё больно, чтобы на фортели его внимание обращать".

Мужики намекнули недвусмысленно, что, мол, обмыть бы покупочку-то, смазать донышко, а то шершавое-де, за воду цепляться будет. Игнатьич велел Варваре идти домой и приготовить всё как полагается. Хорошая всё-таки у него баба — правильно поняла момент, ни словечка супротив не высказала.

Игнатьич обещал прокатить сегодня всех желающих. Но первый рейс решил сделать в одиночестве. "Для ознакомления", — пояснил он. Но сам-то знал, что дело тут в другом. Наконец-то пришла ему пора остаться один на один со своей долгожданной красавицей и вкусить счастья. В предчувствии того, что его сейчас ждёт, сердце трепыхнулось и выжидающе замерло. Игнатьич шагнул в лодку — та вздрогнула, как нервная кобылица. Он провёл успокаивающе по одной кромке бортов, по другой и положил руку на мотор. Тот отозвался, кажется, и не на прикосновение даже, а на одно только его немое приказание.

Моторка взяла с места вскачь, пришлось чуток её попридержать. "Добрая силища, добрая", — удовлетворённо отметил Игнатьич и тут же сам себя озадачил: "А куда её, эту силищу, приспособить-то, какие-такие тяжести возить? Сено корове и на этом берегу завсегда накосишь. Разве баб когда за черемухой свозить? Дак добро это они и тут, поблизости-то не обирают. Может, только ребятишек за черемшой подбросить…" Чего это мысли дурацкие в минуту такую лезут — про сено да про черемшу! Тьфу ты, нашёл время! Вот же, вот он, день — тот, что снился столько лет, о котором с детства мечтал!