Владимир Качан - Арт-пасьянс Страница 47

Признаюсь, что этот «воспитательный» прием мне довелось потом повторить еще несколько раз – и на гастролях, и в Москве. Хорошо еще, что Райхельгауз об этом не знает…

И еще раз о многострадальной чеховской «Чайке». Очередные гастроли в Петербурге. И не где-нибудь, а в легендарном Большом драматическом театре им. Георгия Товстоногова. Женщины-капельдинеры в белых жабо за полтора часа до начала с нескрываемым ужасом на лицах наблюдали, как на сцене прославленного театра репетируют артисты с листами ролей в руках. То есть, значит, все они совершенно не готовы, не знают текста! Такую халтуру привезти в Петербург! В БДТ!!! А все дело было в том, что пришлось прямо перед гастролями произвести сразу несколько срочных вводов. Вместо Васильевой роль Аркадиной исполняла Екатерина Васильева (фамилия-то одна, может, зрители и не заметят, тем более что Екатерина Васильева знаменита не меньше, чем Татьяна). Затем вместо основной, но заболевшей накануне исполнительницы Нину Заречную играла известная киноактриса Даша Михайлова. В первый (!) раз. Лев Дуров, игравший Дорна, был срочно перепрофилирован на роль Сорина вместо Михаила Глузского, который тоже не смог поехать по состоянию здоровья. А я, в столь же аварийном порядке, с роли Тригорина был переведен на роль Дорна. Тригорина же в тот вечер играл Владимир Стеклов.

Вот такой был пасьянс, такая вот перетасовка всей колоды. «Перезагрузка» – сказали бы в наше время. А в то время, вероятно, сотрудницы БДТ, которые готовились принять зрителей там, где блистали Смоктуновский, Доронина, Борисов, Лавров, Лебедев, да что там – весь цвет российского театрального искусства, вправе были подумать про эту труппу заезжих комедиантов с невыученными ролями все что угодно, и самым невинным определением в наш адрес были бы слова «легкомыслие» и «безответственность».

Во время спектакля Дуров очень мне помогал. Показывал, куда идти, где остановиться. Старался все время быть неподалеку, чтобы подсказать даже текст в случае чего. Поэтому его внимание раздваивалось и про поведение Сорина, то есть своего персонажа, он иногда забывал. Так, он пошел гулять, якобы любуясь природой, по огромной сцене БДТ как раз тогда, когда по пьесе должен был вздремнуть на своем стуле. Пошел гулять как раз перед чьей-то репликой «Спокойной ночи», напрямую касающейся его сна. К несчастью, именно в этот момент он оказывается слишком далеко от своего стула, на противоположном краю сцены. Он, Сорин, осматривал, понимаете ли, сад, совершал моцион. Но вот беда – далеко ушел! Следующая реплика «Спокойной ночи» прозвучать не может, потому что Сорин не спит. Он гуляет. Возникает неловкая пауза, во время которой каждый из срочно введенных мастеров сцены лихорадочно соображает – не он ли тут что-то напортачил, ошибся. Дуров очнулся первым. Оглянулся раз, другой, все понял и быстро побежал через всю сцену к своему стулу. Добежал и с размаху плюхнулся. Но еще до того как его зад коснулся сиденья, практически еще в движении, в полете, Дуров прилежно захрапел. Воспитанный на высоких образцах, интеллигентный петербургский зритель наверняка подумал, что это, наверное, такое режиссерское решение. Может, Сорин – такой бодрый старик, который только косит под больного и спящего, а на самом деле – о-о! он та еще штучка! Ведь говорит же про себя, что был некогда влюблен в прелестную девушку Нину Заречную, на что получает реплику Дорна «старый ловелас».

Ну, вроде как с «Чайками» покончено. Временно, конечно. Уверен, что эта красивая белая птица, ставшая некогда символом МХАТа и жестоко опущенная Райхельгаузом в «Школе современной пьесы», еще половит свою рыбку в море иллюзий и фантазий нашего режиссера и его артистов, которые из любой чайки могут при желании сделать чучело и еще этому порадоваться. Обратимся же теперь к другим спектаклям. Вглядимся в тронутые гримом и жизнью лица артистов, прислушаемся к тому, что о них говорят другие.

Если в театре партнеры специально готовят розыгрыш, специально стараются рассмешить (и иногда это лихо получается), то все равно случайные оговорки, случайно возникшие глупости, случайная потеря памяти у артиста, превращающая сцену в комический абсурд, – все эти «случайности», как правило, гораздо более эффективны, так как первое – ожидаемо, а второе – застает врасплох. И особенно – артиста, смешливого по природе. Ему труднее всего.

В спектакле «Провокация» я рассказываю Юрскому про свою двоюродную тетку Нюру. Рядом сидит Наталья Тенякова. И вот один раз, придя в сильный азарт от собственного рассказа, я оговариваюсь и произношу: «Моя двоюродная теща Нюра». Наталья Тенякова даже не попыталась спрятать смех, настолько поразили ее только что открытые мною новые родственные связи.

Следующий эпизод произошел уже не в театре. Тем не менее это тоже живая иллюстрация того, как небольшая оговорка может повлиять – в данном случае – на судьбу песни. В целях «борьбы с нищетой» мы с артисткой МТЮЗа Людмилой Черепановой образовали дуэт, который начинал с вполне серьезных песен и романсов. «Борьба с нищетой» особенно интенсивно проходила в дни календарных праздников. В день можно было сыграть даже четыре, а то и пять концертов. Были в этой области даже свои рекордсмены, которые на машине стремительно метались с концерта на концерт, едва успевая перед выходом наклеить усы и нахлобучить шапку. У одной пары был своего рода постоянный зеленый свет на светофоре: едва они вбегали за кулисы очередного концерта, как им уже давали место сразу за тем, кто выступал в данный момент. Поэтому в день они отрабатывали до десяти выступлений.

У нас же с Черепановой был в тот вечер пятый, рекордный для нас концерт. В Генштабе. Весь зал сверкал погонами, первые пять рядов – генералы, а в первом ряду даже один маршал. Мы поем красиво разложенный на два голоса знаменитый и, надо полагать, любимый советскими офицерами романс «Ямщик, не гони лошадей». Первый куплет проходит нормально. Начинается припев. Мы поем: «Ямщик, не гони лошадей. Мне некуда больше спешить…» Грустная, печальная вещь об ушедшей любви, о погибшем счастье, у артистов скорбные лица, атмосфера найдена. И тут партнерша моя не без надрыва поет следующую фразу: не «Некого больше любить», а что-то совсем другое, уводящее романс в почти медицинском направлении – «Мне некуда больше любить…» Ну естественно, если некуда спешить, то и любить – тоже… А до конца романса еще далеко, и слезы у меня на глазах – отнюдь не от сочувствия клиенту ямщика. Но… кое-как допели. Хорошо, эта фраза пелась в два голоса, и генералы, скорее всего, такой пикантной оговорки просто не уловили.