Василий Гиппиус - Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники... Страница 47

[Ах, как это хорошо! Пульчинелла запрещает карнавал!]

Знакомы ли были вы с транстеверянами, то есть жителями по ту сторону Тибра, которые так горды своим чистым римским происхождением? Они одних себя считают настоящими римлянами. Никогда еще транстеверянин не женился на иностранке (иностранкой называется всякая, кто только не в городе их), и никогда транстеверянка не выходила замуж за иностранца. Случалось ли вам слышать язык il Meo Patacca, для которой рисунки делал Пинелли? [Бартоломео Пинелли (1781–1835) — итальянский живописец и график. ] Но вам, верно, не случалось читать сонетов нынешнего римского поэта Белли, [Джузеппе Джовакино Белли (1791–1863) — автор свыше 2000 сонетов на транстеверинском диалекте. Писал гл. обр. в 30-х г., при жизни не издавался; книга сонетов вышла только в 1868 г. ] которые впрочем нужно слышать, когда он сам читает. В этих сонетах, столько соли и столько остроты, совершенно неожиданной, и так верно отражается в них жизнь нынешних транстеверян, что вы будете смеяться, и это тяжелое облако, которое налегает часто на вашу голову, слетит прочь вместе с докучливой и несносной вашей головной болью. Они писаны in lingua romanesca; они не напечатаны, но я вам их после пришлю.

Кстати мы начали говорить о литературе. Нам известна только одна эпическая литература итальянцев, то есть литература умершего времени, литератуа XV и XVI веков; но нужно знать, что в прошедшем XVIII и даже в конце XVII века у итальянцев обнаружилась сильная наклонность к сатире, веселости, и если хотите изучить дух нынешних итальянцев, то нужно их изучать в их поэмах герои-комических. [Наиболее известным автором в упоминаемых Гоголем комических жанрах XVII в. был Алессандро Тассони (1565–1635). Труднее решить, какие явления XVIII в. имеет в виду Гоголь (если здесь нет ошибки): может быть, поэмы Джузеппе Парини (1729–1799). ] Вообразите, что собрание «Autori burleschi italiani» состоит из сорока толстых томов. Во многих из них блещет такой юмор, такой оригинальный юмор, что дивишься, почему никто не говорит о них. Впрочем нужно сказать и то, что одни итальянские типографии могут печатать их. Во многих из них есть несколько нескромных выражений, которых не всякому можно позволить читать.

Я вам расскажу теперь об этом празднике, который не знаю, знаете ли вы, или нет. Это — торжество по случаю основания Рима, юбилей рождения, или именины этого чудного старца, видевшего в стенах своих Ромула. Этот праздник, или, лучше сказать, собрание академическое, было очень просто, в нем не было ничего особенного; но самый предмет был так велик и душа так была настроена к могучим впечатлениям, что всё казалось в нем священным, и стихи, которые читались над небольшим числом римских писателей, больше вашими друзьями аббатами, все без изъятия казались прекрасными и величественными и, как будто по звуку трубы, воздвигали в памяти моей древние стены, храмы, колонны, и возносили всё это под самую вершину небес. Прекрасно, прекрасно всё это было! но так ли оно прекрасно, как теперь? Мне кажется, теперь… по крайней мере, если бы мне предложили — натурально, не какой-нибудь государь-император или король, а кто-нибудь посильнее их — чтό бы я предпочел видеть перед собою — древний Рим в грозном и блестящем величии, или Рим нынешний в его теперешних развалинах, я бы предпочел Рим нынешний. Нет, он никогда не был так прекрасен. Он прекрасен уже тем, что ему 2588-й год, [Годом «основания Рима» принято считать 753 г. до нашей эры. Гоголь ошибся здесь (и в заголовке письма) на три года. ] что на одной половине его дышит век языческий, на другой — христианский, и тот и другой — огромнейшие две мысли в мире.

Но вы знаете, почему он прекрасен. Где вы встретите эту божественную, эту райскую пустыню посреди города? Какая весна! Боже, какая весна! Но вы знаете, что такое молодая свежая весна среди дряхлых развалин, зацветших плющом и дикими цветами. Как хороши теперь синие клочки неба промеж дерев, едва покрывшихся свежей, почти желтой зеленью, и даже темные, как воронье крыло, кипарисы, а еще далее — голубые, матовые, как бирюза, горы Фраскати и Албанские, и Тиволи! Что за воздух! кажется, как потянешь носом, то по крайней мере семьсот ангелов влетают в носовые ноздри. Удивительная весна! Гляжу — не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим, но обонянию моему еще слаще от цветов, которые теперь зацвели и которых имя я, право, в эту минуту позабыл. Их нет у нас. Верите ли, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос: чтобы не было ничего больше — ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были в добрые ведра, чтобы можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны…

«Письма», I, стр. 494–498.

Н. В. ГОГОЛЬ — А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ

Рим, 11 апр. 1838 г.

Досадую на тебя очень, что не догадался списать для меня ни «Египетских Ночей», ни «Галуба». [Посмертные поэмы Пушкина («Современник», 1837). ] Ни того, ни другого здесь нет. «Современник» в Риме не получается, и даже ничего современного. Если «Современник» находится у Тургенева, [Ал-дра Ивановича. ] то попроси у него моим именем. Если можно привези весь; а не то — перепиши стихи. Еще, пожалуйста, купи для (меня) новую поэму Мицкевича — удивительнейшую вещь: «Пан Тадеуш». [С Адамом Мицкевичем, знаменитым польским поэтом (1798–1855), Гоголь познакомился лично в Париже. ] Она продается в польской лавке. Где эта польская лавка, ты можешь узнать у других книгопродавцев. Еще: не отыщешь ли ты где-нибудь первого тома Шекспира, — того издания, которое в двух столбцах и в двух томах? Я думаю, в этих лавочках, что… в Палерояле, весьма легко можно отыскать его. Если бы был Ноэль, [Парижский знакомый Гоголя и Данилевского, дававший им уроки итальянского языка. ] он славно исполнил бы эту комиссию. За него можно дать до 10 франков, ибо я за оба тома дал 13 фран[ков].

«Письма», I, стр. 483.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Н. В. БЕРГА

[Ник. Вас. Берг (1823–1884) — поэт и переводчик. Его встречи с Гоголем (см. ниже) относятся к 1848 и сл. гг.; данное воспоминание Гоголя, вероятно, — к 1838 году. ]

…Однажды, кажется у Шевырева, кто-то из гостей, несмотря на принятую всеми знавшими Гоголя систему не спрашивать его ни о чем, особенно о литературных работах и предприятиях, — не удержался и заметил ему, «что это он смолк: ни строки, вот уже сколько месяцев сряду!» — Ожидали простого молчания, каким отделывался Гоголь от подобных вопросов, или ничего незначащего ответа. Гоголь грустно улыбнулся и сказал: «Да! как странно устроен человек: дай ему всё, чего он хочет, для полного удобства жизни и занятий, тут-то он и не станет ничего делать; тут-то и не пойдет работа!»