Владимир Высоцкий - Владимир Высоцкий: монологи со сцены Страница 47

Почему вам не нравятся пародии Дольского?

Во-первых, я не очень хорошо их знаю. Во-вторых, я не собираюсь сходить с арены. Пародии надо писать, когда нету человека. И еще. Пародии пишут, когда сами не могут. Не получается стихи писать, вот и пишут пародии. Потом, надо различать дружеские шаржи, эпиграммы… Если пародия — эпиграмма — я ее понимаю, если дружеский шарж — понимаю, а если она не пойми что, рифмоплетство — какая же это пародия? Куплеты надо писать для эстрады.

Расскажите о своих стихах.

Рассказывать о стихах нельзя. Если вы хотите, я когда-нибудь устрою вечер стихов, которые я никогда не пою. Я могу вам кое-что почитать, но надо подготовиться к этому. Сегодня я не готов. Стихов у меня примерно столько же, сколько песен. Я их никогда почему-то — даже сам не знаю, почему — не читал. Может быть из-за того, что я не выработал своей манеры читать стихи. Иногда у меня получается, иногда — нет. Когда это образуется, я буду делать творческие вечера, на которых просто буду читать стихи. Но пока я этого не делаю.

Человеческий недостаток, к которому вы относитесь снисходительно.

Физическая слабость.

Недостаток, который вы не прощаете.

Их много. Я не хочу перечислять, но жадность и отсутствие позиции у человека. Когда он не способен к самостоятельному мышлению.

Что вы цените в мужчинах?

Сочетание доброты, силы и ума.

Что вы цените в женщинах?

Ум, красоту и доброту. Внешне красивой быть не обязательно.

Какой вопрос вы хотели бы задать самому себе?

Сколько мне еще осталось лет, месяцев, недель, дней и часов творчества. Вот этот вопрос я хотел бы задать себе. Вернее, знать на него ответ.

Я считаю вас поэтом. А кем вы себя считаете?

На этот вопрос ответить очень сложно. Тем, кто я есть. Сочетание тех жанров и элементов искусства, которыми я занимаюсь и пытаюсь делать из них синтез, может быть, это даже какой-то новый вид искусства. Ведь в XIX веке не было магнитофонов. Была только бумага. А сейчас появились магнитофоны, даже видеомагнитофоны.

Больше всего, конечно, я работаю со стихами.

А когда появилась гитара?

Гитара появилась совсем случайно и странно. Я давно, как все молодые люди, писал стихи. Писал много смешного. В театральном училище я писал целые громадные капустники, которые шли по полтора-два часа. У меня был капустник на втором курсе — пародия на все виды искусства. Их было одиннадцать или двенадцать — была и оперетта, и опера. Мы делали свои тексты и на темы дня, и на темы наши студийные, и я всегда являлся автором. То есть я писал комедийные вещи с какой-нибудь серьезной подоплекой давно. И занимался стихами очень давно, с детства. Гитара появилась так. Вдруг я однажды услышал магнитофон — тогда они были совсем плохие, магнитофоны. Сейчас вот появилась аппаратура и отечественная, и «оттуда» хорошего качества. А тогда я вдруг услышал приятный голос, удивительные по тем временам мелодии и, конечно, стихи, которые я тоже узнал. Это был Булат. И вдруг я понял, что впечатление от стихов можно усилить музыкальным инструментом и мелодией. Я попробовал это сделать. Когда у меня появлялась строка, я брал гитару. Если она не ложилась на ритм, я менял ритм. Вдруг я увидел, что это даже работать помогает. То есть удобнее сочинять с гитарой. Поэтому многие люди называют это песнями. Я не называю это песнями. Я считаю, что это стихи, исполняемые под гитару, под рояль, под какую-то ритмическую основу.

Так появилась гитара. Я попробовал сначала петь под рояль и под аккордеон, потому что, когда я был маленьким пацаном, меня заставляли родители из-под палки заниматься музыкой — спасибо им! Я немного обучен музыкальной грамоте, хотя я, конечно, все забыл. Но это дало мне возможность все-таки хоть как-то худо-бедно овладеть вот этим бесхитростным инструментом — гитарой. Я играю примитивно, часто слышу по этому поводу упреки в свой адрес. Но такая примитивизация — нарочитая. Я специально делаю упрощенные ритм и мелодию, чтобы это входило сразу моим зрителям не только в уши, но и в души. Чтобы мелодия не мешала воспринимать текст. Появилась она лет четырнадцать тому назад, после окончания студии.

У вас в Париже было три концерта?

Было три концерта. Мы сорок дней подряд играли несколько спектаклей, которые привез наш театр на гастроли. Я играл там «Гамлета», играл в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир». Мы привезли четыре спектакля. Я был занят в половине репертуара. Потом театр уехал в Москву. А я давно уже получил приглашение сделать несколько выступлений в Париже. И чтобы несколько раз не выезжать, то мы решили, что я останусь и мы сделаем эти выступления. Сначала был вечер поэзии советской, и я попал в число всех приехавших поэтов. Это было двадцать шестого октября. Выступали в громадном зале на семь тысяч человек. После вечера приехал театр. Я стал выступать как актер. Потом театр уехал, и я стал выступать как автор и исполнитель своих стихов.

И все в одном и том же зале?

Нет, залы были разные. Все три зала были разные. Последний зал был очень смешной. Они отдали мне зал, в котором работают начинающие певцы. Он очень остроумно сделан. Сцена выдается вперед таким мысом, как нос корабля. Если на концерте мало людей, их сажают в сегмент, который образуется сразу перед сценой. А что происходит по бокам, ты не видишь. Это они сделали, чтобы не травмировать начинающих певцов, у которых иногда в зале бывают два человека, которых он сам пригласил и которые случайно об этом вспомнили. И у меня могла случиться такая история. Афишки расклеили в пятницу вечером — желтенькие такие листочки, и только в одном районе. Зал назывался «Элизе Монмартр». В первый день на моем выступлении оказалось триста пятьдесят человек. На это никто не рассчитывал. И забегал директор, француз, не понимающий, что я пою и как могло получиться, что оказалось почти половина зала людей. Этого не может быть! Не было ни рекламы, ничего! На второй день у меня было человек пятьсот. А на третий день мы не пустили примерно столько же людей, сколько было в зале. Я считаю, что и мои гастроли прошли с успехом.

А понимание французской публикой песен?

Я сначала подумал, что это все больше любители русского языка и русской словесности. Возможно, так оно и было. Но в последнем зале работало несколько студентов-социологов. И они опросили зрителей. Оказалось, что из девятисот шестидесяти человек, которые заполнили зал в этот день, шестьсот вообще не говорят и не понимают по-русски. Остальные просто любят русскую литературу и пришли послушать. Значит, как это было сделано. Был маленький перевод на несколько секунд, буквально на двадцать секунд. Я пел в сопровождении гитариста, с которым записывался и на диски. Он из национального симфонического оркестра, басист. Я с гитарой — и все. Вот в таком сопровождении. Работал я без перерыва час двадцать, потому что я жутко не люблю делать перерывы. Я считаю, что для авторской песни перерывы не нужны, потому что только-только установишь контакт с людьми, вот это самое, что не ухватишь ни носом, ни ухом, ни глазом, — а каким-то подсознанием, шестым чувством, — надо перерыв делать… Все пошли в буфет. Я этого очень не люблю. Поэтому я такой прессинг устроил — час двадцать. Я успел им спеть около тридцати вещей. Прием мало отличался от того, что здесь. Правда, нервная нагрузка была больше. Первый раз на чужой аудитории. А еще когда узнал, что они мало понимают…