Александр Володарский - Химия Страница 47

Глупое и безосновательное представление о простом человеке как о природном консерваторе вполне приличествует правым либералам. Но его не следует разделять левым и анархистам. От нашего движения пролетариев отпугивает совсем не поддержка кем-то там геев, мигрантов или группы Pussy Riot. Беда в том, что пролетарии, как правило, даже не подозревают о существовании левого движения. А если и подозревают, то не понимают, что это движение может им предложить. И виноваты в этом отсутствии понимания не геи и мигранты, а левые, которые, заботясь о нежных чувствах воображаемого рабочего, забыли о рабочем настоящем, потребности которого сводятся не к «традиционным ценностям», а к достойной оплате труда и уважению его человеческого достоинства. Так что реальный боевой профсоюз нужен ему куда больше, чем все консервативные идеалы вместе взятые. И уже по мере включения в настоящую производственную борьбу, пролетарий избавится от всех болезненных и иррациональных мещанских предрассудков, а потом, быть может, и ощутит достаточную заинтересованность, для повышения своего теоретического уровня. Люди гораздо охотнее усваивают политические идеи, если чувствуют, что они связаны с их материальными потребностями. Через книги к левизне сейчас приходят, по большей части, интеллектуалы. И то, не из-за того, что они «лучше» или «умнее», а потому что для них именно текст и является средством производства.

Левому движению следует почаще вспоминать о своих истоках. О бескомпромиссности, жажде разрушать и полном презрении ко всему действующему миропорядку.

Советский проект провалился во многом именно потому, что новое общество решили строить не только из старого материала, но и по старым чертежам. Консервативный реванш уничтожил завоевания двадцатых годов, а от написанного в 60-е годы «Морального кодекса строителя коммунизма» уже разит ладаном и тухлятиной. Вместо того чтобы повторно идти на поводу у правых, мы должны воплотить в жизнь самые страшные их кошмары. Не социал-демократическую «толерантность», примиряющую меньшинства и моральное большинство, а настоящую революционную «сверхтолерантность», «ультратолерантность», уничтожающую само понятие морального большинства.

Разрушим эту тюрьму (эпилог)

Одним из символов российского протестного движения стала песня «Стены рухнут» в исполнении группы Аркадий Коц. Припев «Давай разрушим эту тюрьму» превратился в лозунг. В изначальном каталонском варианте песни речь шла не о стенах, лирический герой призывал вырвать из земли кол, на который намотаны цепи (в каталонском языке слова «кол» — estaca — и государство — estat — созвучны). В наших реалиях можно говорить не только о разрушении метафизической тюрьмы, но и о вполне конкретных тюрьмах, в которых в Российской Федерации пребывает более 600 тысяч человек. В Украине — около 150 тысяч, что, учитывая разницу в населении — сопоставимое число. Соотношение количества заключенных на душу населения в несколько раз выше, чем в средней европейской стране, хоть и недотягивает до статистики США. Но дело не только в количестве. Тень тюрьмы годами и десятилетиями влияла и продолжает влиять на все аспекты общественной жизни: от политики до культуры. Целое поколение было взращено на сериалах про «ментов» и «Зону». Президент, желая показать свою близость народу, вворачивает в свою речь слова из криминального сленга. Подростки из небольших городов и спальных районах мегаполисов уже не одно десятилетие пытаются жить по «понятиям», передаваемым более опытными, уже сидевшими товарищами.

Просвещенный обыватель, вздрагивающий от звуков шансона, постоянно требует, чтобы его отгородили от криминальных элементов все более толстыми стенами. Корень зла видится не в самом существовании тюрьмы, а в тех людях, которых она пытается изолировать от общества. В результате, сотни тысяч отверженных не имеют другой альтернативы, кроме как все глубже погружаться в уголовную субкультуру, приумножая тем самым ее роль в обществе. Желание исключить «преступников» из нормальной жизни делает из обособленных людей, по разным причинам нарушивших закон, социальную категорию, которая, в свою очередь начинается самовоспроизводством. Репрессивные органы создают категорию людей, которые не мнят себя вне тюрьмы. Даже самые смелые бунты заключенных, как правило, ограничиваются вполне исполнимыми требованиями, причем находящимися в рамках действующего законодательства: не применять пытки, обеспечить достойные условия проживания и труда, оказывать медицинскую помощь. Но даже эти отнюдь не радикальные требования не всегда встречают поддержку не только обывателя, но и активистов, часто желающих отмежеваться от стигматизированных групп. И уж тем более, никем не ставится под вопрос само право государства распоряжаться жизнью и свободой граждан. Изнутри тюрьмы слышны требования сделать пребывание в ней не столь мучительным, снаружи — призывы ужесточить наказания. Но никто не ставит всерьез вопрос о ликвидации современной постсоветской карательной системы как явления, никто, включая самих заключенных, не отрицает справедливость формулы «вор должен сидеть в тюрьме». И пока мы не изменим эту ситуацию — не стоит ожидать кардинальных перемен в обществе.

Пенитенциарная система, а вовсе не милиция и тем более не армия — последний рубеж защиты власти. Конечно же, страшно попасть под дубинки ОМОНа. Страшно получить резиновую пулю и еще страшнее — настоящую. Но отнюдь не это удерживает людей от активного протеста. Удар дубинкой — это всегда только начало. После него вас обвинят в нападении на работника полиции и отправят в тюрьму, года эдак на четыре. На удар можно ответить ударом, на выстрел — выстрелом, и еще неизвестно кто победит в открытом столкновении. Попав в пенитенциарную систему, каждый становится практически беспомощным и беззащитным. Человек может сражаться против человека, толпа может сражаться против толпы, но стоит силовикам вытащить протестующего из сцепки и отвести в райотдел (с перспективой попадания в ИВС, СИЗО и далее по маршруту), как он оказывается лицом к лицу с огромной махиной, которой невозможно эффективно противостоять. Именно страх перед тотальным бессилием и бесправием поджидающим за решеткой, а не страх боли или смерти, часто удерживает даже вполне рискового человека от активных действий. Так что поддержка политзаключенных — вовсе не благотворительность, которой занимаются из великодушия. Солидарность — единственное, что мы можем противопоставить страху. Осознание того, что даже в тюрьме человек не останется без помощи, поддерживает не только самих политзеков и их близких, оно вдохновляет и тех, кто продолжает бороться на свободе.