Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 Страница 47

Любое правление, которое придет, любое правительство считает свою армию опорой, поэтому, хотите вы этого или не хотите, но кто бы ни пришел к власти, забота об армии будет первой заботой. Б.Н.Ельцин, особенно за последние годы, стал ближе к армии — в смысле финансового обеспечения, в смысле осуществления контроля, в смысле рассмотрения военных вопросов на Совете безопасности и т. д.

Но все это далеко от того, что нужно нашим вооруженным силам. Среднее офицерское звено крайне не обеспечено денежным содержанием. Если мы — государство, и если мы хотим, чтобы народ был защищен, мы должны идти на это. Армия — это атрибут государства. Вот я в Японии посмотрел, в Америке, в других странах… Возьмем простой пример: генерал-майор США получает денежное содержание несколько тысяч долларов.

Возьмите наших генералов, среднее звено, солдат… Я в ФРГ был, подхожу к солдату, беседую с ним, он отвечает на мой вопрос: «Я по контракту два года служу, у меня оклад 2,5 тысячи марок». Был я Главкомом группы советских войск в Германии — и у меня был оклад 2200 марок восточных. «Ну ты и капиталист!» — сказал я солдату. А когда мне про свое денежное содержание сказал командир бригады, тут уж я совсем «упал»…

— А что вы скажете о Горбачеве, — спросил я.

— О Горбачеве: с М.С.Горбачевым я встречался по долгу службы. Много вместе работали. Сама идея перестройки, безусловно, несет на себе положительный момент. Ее придумал не только Горбачев, она формировалась многими людьми: и Яковлевым, и Шеварднадзе, и Арбатовым. Многими. Но способ осуществления этой перестройки, механизм ее, как принято сейчас говорить, хотя я никак не пойму, что это за механизм такой, он настолько оказался гнилым и несостоятельным, что мы вместо положительного результата получили отрицательный.

Я оцениваю деятельность М.С.Горбачева крайне отрицательно. И не только по вопросам перестройки: возглавляя КПСС, будучи Генеральным секретарем, вдохновителем и организатором, как говорили, всех наших побед, 18 миллионов коммунистов он как-то пустил побоку и совершенно отказался от того, что раньше сам декларировал. Я беседовал по этому поводу со многими государственными деятелями разных стран и, тем более, с такими опытными литераторами, которые очень проникновенно понимают происходящие события.

Так что к деятельности Горбачева отношусь отрицательно. Вы знаете, когда вы с ним говорите… Вот у меня в Германии была прекрасная переводчица, наша, русская, доктор каких-то наук, живет там давно. И она мне говорила: Виктор Георгиевич, для меня самый тягостный труд был, когда приезжал Горбачев и его надо было переводить. Я не понимала, с чего он начинает, чем закончит, о чем он говорит — помногу и долго — и в то же время он может ничего не сказать.

Всё приводимое ниже я оставляю без комментариев — рассказ маршала мы не перебивали, так я его привожу на этих страницах.

— А теперь отвечу и наш вашу просьбу — рассказать подробнее «о себе». Происхождения я из самой бедной семьи, родился 5 июля 1921 года в Орловской области. А вы родились 12 июля, и значит, мы с вами принадлежим к Ракам, — обратился ко мне Куликов, — вот и приглашаю вас на день рождения в этом году, — улыбнулся он. — В Орловской области прожили немного и, в силу тяжелейших условий, переехали на Северный Кавказ. У отца было очень много братьев — 13, разнопланового характера: были и партийные руководители, были и крестьяне. И один из его братьев, железнодорожник, пригласил меня в Невинномысск, это рядом со Ставрополем — в 35 километрах. В Ставрополе и провел я свое детство и юность, закончил там среднюю школу.

Во время учебы очень увлекался музыкой, готовил себя к поступлению на дирижерский факультет. Но случилось так, как обычно случается у молодых людей, — собирается группа, создается определенное мнение. Тенденция у нас была такая, что воин — это мужчина, командир, и все мы добровольно поступили в военное училище города Грозного, Чечено-Ингушская Автономная Социалистическая республика. 1939-й год. Годы были суровые, но из моей семьи никто не пострадал. В 1939-м учеба шла обычная, как положено.

А в 1940-м на основе опыта ведения неудачных боевых действия в Финляндии очень ужесточились требования к вооруженным силам. Сразу подняли дисциплину, изменили воинский устав, появилась высокая требовательность, особенно к боевой подготовке. Учился я хорошо, легко переносил марши — а тогда это действительно были тяжелые марши, на 70–80 километров пешком, броски на 20–25 в полной амуниции. Закончил училище за две недели до начала войны. В училище уже поговаривали о войне.

Вот, все рассказывают, что ничего не знали. Знали! На политических занятиях, в беседах со старшими товарищами чувствовалось, что война неизбежна. Итак, направляют меня в Киев, особый военный округ, а оттуда в отдаленное место — Владимир-Волынск, в 4-ю танковую дивизию, где назначают командиром разведроты. Тогда с квартирами, как и сейчас, было плохо.

Жил я на частной квартире, и за несколько дней до войны полячка, у которой я был на постое, без конца твердила: пане лейтенант, 22 июня будет война. Ну, конечно, мы не придавали никакого значения слухам. Но по команде начальства докладывали об этих разговорах, что, мол, бытует среди населения такое мнение. И никаких мер не принималось. Нашу дивизию даже не вывели в запасный район, мы по-прежнему оставались в пунктах постоянной дислокации.

Сейчас, с позиции теперешнего мышления, на основании прочитанных документов, можно прийти к выводу, что о нападении все знали. Но были люди, которые уводили Сталина от принятия решения. И в первую очередь это — начальник Главного разведывательного управления Голиков, который считал, что сведения эти — провокация и авантюра, и никакого нападения не будет. Безграмотность этих людей и безупречная вера в то, что говорит Сталин… ну, что можно сказать против вождя, только угождать! Дивизия уже в первые дни понесла большие потери, но мы вступили в бой.

Оборонительные бои были очень жестокими. С тяжелейшими боями отступали мы по всей Украине и с большими потерями дошли до Прилук. Это уже где-то август был. Дивизия была, фактически, вся разбита. Направили нас в Валуйки на пополнение, там был центр сбора офицерского состава. Оттуда направляют меня в Москву, потому что командиром бригады был назначен заместитель командира дивизии. Конечно, он меня не знал, но по списку читая имена тех, кто остался в 41-й дивизии, он решил так. И я попал в 43-ю отдельную танковую бригаду на должность офицера связи командования.

В то время я не был женат. Я прошел тяжелые бои под Москвой, подо Ржевом, самые тяжелые, которые я испытал за всю войну… Люди гибли страшным образом. Так вот, воюя подо Ржевом, мы, молодые люди, стали присматриваться, где госпиталь располагается, где еще девушки есть. Как-то попал я в госпиталь и присмотрелся к девушке Ирине Максимовне Заикиной… У нас завязалась дружба, но поскольку в армии тогда строговато относились к этим делам, я решил все сделать на законной основе: написал рапорт, ее перевели к нам, и мы расписались.