Екатерина Бакунина - Быть сестрой милосердия. Женский лик войны Страница 48

Но Вера Игнатьевна просила тоже аудиенцию и вернулась очень довольная. Государыня приказала принять все подробно, аккуратно, была очень мила, спрашивала про меня, как справляюсь с сестрами, просила мне отдельно поклониться.

Ш. анонимно прислала Варваре Афанасьевне стихи на злобу дня:

Порой случается на свете,Чего никто никак не ждал.Пример: в Дворцовом лазаретеПроизошел большой скандал.

Кто ж виноват иль виновата?Как вспыхнуть мог такой пожар?Ответ: бутыль денатуратаИ неуклюжий санитар.

Княжна Гедройц, хирург прекрасный,Но любит почести и лесть,И нрав имеет грозно властный —Ведь и на солнце пятна есть!

А Цирг, начальник безупречный,Но лесть ему невмоготу,Он предпочел покой беспечныйСему высокому посту.

Счета, скандалы, перетраты…На пункт родной он мчится вновь.Прощайте, белые палаты,Там милый Фролик и любовь!

Ну, а полковник самый важный?Он тоже ведь замешан был.Ужель и он в борьбе неравнойКняжне дорогу уступил?

Но разве можно в легком тонеКасаться этаких персон!Я не забуду, что в «районе»Над нами всеми властен он.

И легкомысленного словаЯ не скажу, не ждите, нет.Взгляните на лицо ФроловаИ прочитайте в нем ответ!

12 марта.

6 часов утра. Вчера новый разрез Павлову и удаление осколка. Вечером Татьяна Николаевна и Ольга приехали помочь чистить инструменты, ужасно были забавны и ласковы. Варвара Афанасьевна, видя, как мы дружно помогали друг другу с Татьяной Николаевной, заявила: «Ну, две подружки, вы бы сели рядом, а то мне в нос два кулака все время». Накануне я позвонила вечером сама, и Татьяна — она не знала, какая же, в сущности, предстоит операция — чрезвычайно обстоятельно рассказала все, что было на перевязках без меня: «Пожалуйста, и впредь так делайте, я ужасно рада». И чувствовалось, что это искренно, детка рада вполне войти в жизнь лазарета, рада, что к ней обращаются за справкой, как к милому члену этой семьи.

4 мая.

Сегодня уезжают в поездку. Уже несколько дней назад Татьяна Николаевна рассказала по секрету о предстоящем отъезде: «К 6-му будем у папа, а затем и еще проедемся». И вот последнее-то и тревожит. Неделю тому назад в специальном поезде повезли в Евпаторию Аню; Сергей Николаевич[22] тоже выехал на ревизию лазаретов в Крыму с этим же поездом. Очень много создалось разговоров. Одно купе было с опущенными шторами. Конечно, все твердят — там был спрятан Григорий. Это бы с полгоря, но теперь из Ставки вместе с папой едут в Одессу, Севастополь и из южнобережных лазаретов заедут только в Евпаторию. Вспоминается, как зимой государыня говорила: «Аня такой ребенок, она плачет и ни за что никуда не хочет ехать без меня… не хочет понять, что у меня другие обязательства». Но ребенок, значит, настоял на своем.

11 июня.

<…> Ольга Николаевна серьезно привязалась к Шах Багову, и так это чисто, наивно и безнадежно. Странная, своеобразная девушка. Ни за что не выдает своего чувства. Оно сказывалось лишь в особой ласковой нотке голоса, с которой давала указания: «Держите выше подушку. Вы не устали? Вам не надоело?». Когда уехал, бедняжка с часок сидела одна, уткнувшись носом в машинку, и шила упорно, настойчиво. Должно быть, натура матери передалась.

Говорила государыня, что «с двенадцати лет влюбилась в государя… и все делала, чтобы этот брак не состоялся. На земле нет счастья, или дорого за него заплатишь». Да она и недешево расплатилась за свое. Неужели и Ольгина такая же судьба? Преусердно искала перочинный ножик, который Шах Багов точил в вечер отъезда — и бороду черту завязывала, целое утро искала и была пресчастлива, когда нашла. Хранит также и листок от календаря, 6 июня, день его отъезда.

Татьяна легче мирится, проще приспособляется, веселится, щебечет все равно с кем. Думает, что никому не известны их ежедневные приезды в лазарет. Звонила по телефону — заказывала 1000 пакетов для предстоящей поездки княжны на фронт: «Знали ли, откуда я говорю?».

30 декабря.

Какое волнение пережили за время с 17-го! Заехала около семи часов в лазарет, дежурная сестра кинулась: «По телефону передали: Григорий убит». Пришли «Биржевые Новости» — подтверждение. Дети звонили: «Вечером быть не можем, служба у нас, должны с мама остаться». В одиннадцать вечера позвонила Елизавета Николаевна, мужу сказал комендант — убил Юсупов, тело не найдено. Интересно, знали уже в два часа о происшествии?

Вечером, говорят, часов около пяти, узнали о пропаже, слезы, отчаяние. В воскресенье она и Татьяна Николаевна причащались. В воскресенье дети совсем не были, приехали в понедельник, заплаканные, подозрительно следящие за всеми. Татьяна вышла среди перевязок, заговорила с Варварой Афанасьевной, расплакалась, пришла обратно в операционную, еле сдерживалась. 20-го вернулся государь, поехали навстречу, долго оставались в вагоне; вышел растерянный, забыл поздороваться с встречавшими, вошел в покои, тогда вспомнил, вернулся, молча пожал руки. Результат — утверждение Протопопова[23], полное торжество реакции, сейчас говорят о возможности объявления регентшей 1-го января, чтобы все министры являлись с докладом. Пожалуй, подтверждение сегодня на замечание Ольги Николаевны: «Мама неважно себя чувствует, да и устает, весь день за бумагами, много дела, утром вся кровать засыпана».

Что же это будет? В первую минуту даже жалели, но когда под сурдинку стало известно, что его привезли сюда на квартиру В., что ночью 21-го похоронили под будущей церковью Серафимовского убежища. На закладке ее были все — Григорий, Боткин и другие — безумно боялись попасть в лестной компании на вид, — новая вспышка безумной ярой ненависти, все классы с пеной у рта о ней говорят. Победила пока она — Трепов[24], Ипатьев уволены. Недаром говорила; «Довольно я страдала, больше не могу. Надо в бараний рог согнуть». Вот, значит, кровь, и с великой целью пролитая, не дает счастья — наоборот — новое озлобление, вспышка реакции. Дмитрий Павлович[25]? выслан в Персию. Даже отцу не дали проститься, Юсупов в Курск. Говорят, поклялись, что их руки не замараны кровью, они — организаторы, палач наемный, они только увозили, Павел Александрович был у государя, протестовал, что сын арестован по повелению ее величества. Государь помялся, но дело сделано.

1917

6 февраля.

Разговорилась с Верой Игнатьевной о былом. Как в начале войны государыня была ей близка. В городе толковали, что подпала совершенно ее влиянию. Злые языки не преминули [сообщить] даже мерзкую окраску. Как советовалась с ней, искала откровенной, сердечной беседы. После одной из лекций сказала: «Хочу вас, княжна, познакомить с Григорием Ефимовичем Распутиным, мы оба с государем очень его ценим» Григорий кликушествовал: «Верь ей, она твой честный рыцарь». А теперь Вера Игнатьевна подчас думает, что не эта ли фраза — ключ к загадке, что, несмотря на Аню, невзирая на голую и горькую правду, что подчас она преподносит, княжну терпят и не выставляют, как других верных, но неприятных слуг — князя Орлова, Дрентельна. После первой встречи старалась доказать всю обыденность, мелочность этого юродивого, каких немало на Руси. В первые же месяцы дружбы говорила: «Англия не многого стоит, верьте мне, кончится все войной с англичанами». Прислала записку — до перевязок приехать на квартиру Ломана[26]. К удивлению, там был Григорий, трясся, волновался, все спрашивал Ломана: «Едет?». Крестился, метался. Приехала. Сказала две-три незначащих фразы Григорию и позвала княжну: «Едемте в церковь».

Это было в пору наибольшего отчуждения от Григория, когда отошла от них и верила Вере Игнатьевне.

6 марта.

Столько впечатлений, что вчера не в силах была взяться за перо. Об отречении узнала только 4-го утром, в Петрограде расклеено было 3-го вечером. Никогда не забуду этой минуты. Сыплется сплошной крупный снег, холодно, навстречу попался мастеровой, в руках листок «Известий». Попросила прочесть. Кругом толпа и пришлось читать не наедине роковые слова; отрекался за себя и за сына. Пять дней, и не стало монархии. Росчерк пера — и вековой уклад рухнул. Кругом тишина. Всех жуть охватила. Россия — и без Царя.