Наталья Кончаловская - Волшебство и трудолюбие Страница 48

Среди песен, посвященных женской теме, есть такие, как «Девушка за сто су», «Потаскушка — ты!», «Целуйте ее все!», «Жалоба девушки для удовольствия». Одни названия этих песен уже говорят сами за себя, но все они пронизаны гуманным, подлинным чувством жалости к женщинам и негодованием за падших существ. Брассанс никогда не упрекнет уличную девушку за ее поведение, он скорее, как в «Жалобе девушки для удовольствия», обратится к читателю или слушателю:

Сынок глупца и дуры вредной,Не смейся над Венерой бедной!

Брассанс не чувствует потребности «шагать в ногу со временем», и в творчестве своем он больше француз, чем все остальные поэты и певцы. Он не попадал ни под одно влияние моды. Ему легче говорить со своим зрителем на грубоватом, простонародном языке, и он пользуется арго и старинными оборотами речи. Он резко нападает на буржуазную мораль, критикует неизжитые пороки общества, фальшь и беспринципность правосудия. Образы его героев связаны с прошлым Франции. Его героини носят сабо, крестьянские чепцы, широкие юбки, корсажи. Герои одеты в плащи, камзолы и треуголки. Крестьяне работают мотыгами и заступами, и ни в одном его стихотворении не промелькнут современная техника и современный быт. И тем не менее стихи его современны, свежи и остры, потому что он клеймит человеческие пороки, которые до сих пор живут в обществе, как жили в Средневековье. И сплошь и рядом за фривольной и подчас даже грубой его строкой скрывается такая нежность и жалость к обиженному человеку, что становится непонятным, как все это уживается в его творчестве.

«Язык Брассанса — это язык трущоб, — говорит Альфонс Боннафе, — грубоватый словарь Брассанса подстрекает на скандал, без которого милые буржуа преспокойно останутся при своих привычках, и та одержимость, с которой Брассанс бросается на этих людей, будет оправдана. Творчество Брассанса высмеивает, зубоскалит, резвится над нелепостью и мерзостью законов ненавистного ему общества…

Этот человек, от природы мягкий, тонкий, сдержанный и очень учтивый в жизни, на сцене говорит грубости и непристойности, потому что иначе он не может…

Трущобы учат нас многому, и прежде всего тому, что трущоб не существовало бы, если бы не было дворцов…»

Интересно говорит о творчестве Брассанса один из его друзей, Люсьен Риу:

«В Брассансе живет мятежность, его биография — это прежде всего отказ от высшего общества… Брассанс настраивает публику на свой лад. Правда, его доброта, искренность и нежность к своим героям облагораживают атмосферу его песен. Между певцом и публикой создается атмосфера симпатии, и каждому, следуя примеру поэта, захочется любить скромных, маленьких, не преуспевающих в жизни людей. Но чувств этих ненадолго хватает. Публика не может всерьез сочувствовать мифическим несчастьям мифических потаскушек и облегчить им существование, и симпатия к ним не мешает парижанам презирать современных девушек с улицы Пигаль. Все до упаду хохочут над взбучкой, полученной жандармами, все обожают брассансовских бродяг — последних свободных людей Франции, но все так же уважают „фликов“[1], и никто не подумает протестовать, когда они периодически начинают освобождать Париж от „клошаров“[2].

Таким образом, кое-кто из поклонников Брассанса приходит на его концерты вроде как бы для очищения грехов, как бы на исповедь. В течение двух часов они чувствуют себя честными, благородными, революционно настроенными, а потом с чистой совестью возвращаются к своим мелким, ежедневным низостям и подлостям.

Брассанс не создан, чтобы жить в нашей слишком действенной, слишком технической эпохе. И когда в своих песнях он воскрешает трогательные, но несовременные персонажи, он искренен, он сам похож на них. Он живет среди них, а мимо нас он только проходит».

Так пишет Риу.

Но мне кажется, что иногда мятежность Брассанса приводит его к одиночеству, и тема одиночества повторяется в стихах Брассанса довольно часто. Он и в жизни обособлен. Он любит проводить время у себя в загородном доме, в сорока километрах от Парижа, в местечке Крепьер. Семьи у него нет, и любимое его времяпрепровождение — пообедать в придорожной деревенской харчевне, в компании местных крестьян и водителей грузовых машин.

Одиночество не пугает Брассанса, и в одной из песен он, издеваясь над благополучием представителей буржуазного общества, прославляет именно свое одиночество, — она называется «Сорная трава».

Жить надо людям, говорят,Как стаду мирному ягнят.А я — один. На добрый путьЕдва ль вступлю когда-нибудь.Не обо мне идет молва,О вас — вы молодцы!А я ведь сорная трава —В стог не кладут косцы.Я как сорняк себя веду,Расту совсем свободный,Травой в запущенном саду,Ни для чего не годной.Тем, кто живет, добро хваля,Мораль не для примера.Тра-ля-ля-ля-ля-ля!Тра-ля-ля-ля-ля-лера!

Брассансу доступны и глубоко трагические образы, и на смену сарказму и насмешке приходит мягкая, лирическая полушутка, которой подчеркивается его отношение к бедному люду. В одной из песен он поет о старухе, собирающей в лесу сухой валежник, чтобы обогреть своего умирающего мужа. И перед нами встает, как прекрасный французский офорт или старый, потускневший гобелен, образ, точно и тонко воспроизведенный волнующим искусством Брассанса. Все это очень близко к Вийону, Гюго, Беранже и к рисункам прославленного Домье. Вот она, эта песня «Старичок» — привожу ее целиком:

Сквозь ветер, меж стволовБредет она с трудом,Чтоб насбирать сучковИ обогреть свой дом,А дома старичок,Доживший до предела.

Бредет тропой леснойВо мглу и пустоту,Когда-то здесь веснойЛелеяла мечтуСвоей любви к тому,Кто дожил до предела.

Ничто, никто вокругНе остановит их —Дрожащих, старых рукСреди коряг сухих.А дома старичок,Доживший до предела.

Не сможет их сдержатьИ голос роковой:«Бросай работу, мать.Старик твой не живой.Он умер, твой старик,Который ждет предела».

И даже голосокГлубинных темных сил,Что добрый старичокЖене неверен был.Он дома, старичок,Который ждет предела.

Так же мягко звучит одно из лучших произведений Брассанса, которое тоже настолько близко к «визуальному», что, услышав эту песню только один раз, художник Марк Жофре написал картину на этот сюжет, полный глубокой человеческой скорби, несмотря на комическую форму повествования. Картина висит в доме у Брассанса, а песня называется «Свадебный марш».