Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев Страница 48

Внешность, незнатность и бедность (по меркам первой трети XIX столетия) обрекли Гнедича на одиночество. «Главный предмет моих желаний — домашнее счастье, — говорил он. — Но увы, я бездомен и безроден».

Николай Иванович вёл довольно замкнутую жизнь исследователя, посвящая всё свободное время переводу «Илиады», великой эпопеи античного мира. Единственным близким ему человеком был К. Н. Батюшков. Их связывали родство интересов, общность взглядов на литературу и жизнь, духовное родство; о чём Константин Николаевич и писал Гнедичу в декабре 1811 года: «Мы други не с тем, чтобы плакать вместе, когда один за тысячу мириаметров от другого, не с тем, чтоб писать обоюдно плачевные элегии или обыкновенщину, но с тем, чтоб меняться чувствами, умами, душами, чтоб проходить вместе чрез бездны жизни».

Сблизился Гнедич и с сыновьями директора Публичной библиотеки Петром и Николаем, служившими в Семёновском полку. 9 марта 1812 года полк выступил к западной границе России, и Николай Иванович с грустью расстался с молодыми друзьями. В проводах сыновей участвовали, конечно, и их родители. Отец вручил им напутственное письмо:

«Любезные дети Николай и Пётр! Мы расстаёмся с вами в первый раз и расстаёмся, может быть, на долгое время! В первый раз вы будете управлять собою без всякого со стороны нашей влияния. Итак, родительским долгом почитаем мы, то есть я и родившая вас, снабдить наставлением, которое будет сколько можно коротко, ибо на правду мало слов нужно.

Если ваши деяния честны, человеколюбивы и не зазорны, то хотя бы и временное вас несчастье постигло, но рано или поздно святая и непоколебимая справедливость Божья победит коварство и ухищрение. Одно спокойствие совести можно уже почитать совершенною себе наградою. Будьте набожны без ханжества, добры без лишней нежности, тверды без упрямства; помогайте ближнему всеми силами вашими, не предаваясь эгоизму, который только заглушает совесть, а не успокаивает её. Будьте храбры, а не наянливы, никуда не напрашивайтесь, но никогда не отказывайтесь, если вас куда посылать будут, хотя бы вы видели перед собою неизбежную смерть, ибо, как говорят простолюдины, „двух смертей не бывает, а одной не миновать“.

Я и сам так служил и служить ещё буду, если нужда того востребует. Будьте учтивы, но отнюдь не подлы, удаляйтесь от обществ, могущих вас завлечь в игру, в пьянство и другие скаредные распутства, неприличныя рассудительному и благовоспитанному человеку. Возлюбите ученье ради самих себя и в утешение наше. Оно нас отвлекает от всех злых пороков, которые порождаются от лени и возрастают в тунеядстве. Будьте бережливы, но не скаредны, и в чужой земле берегите, как говорят, деньгу на чёрный день.

Н. И. Гнедич

В заключенье всего заклинаем вас быть всегда с нами искренними, даже и в сокровеннейших погрешностях ваших. Отец и любящая своих чад мать, как мы вас любим, единственные могут быть нелицемерными путеводителями детям своим. Если же они и слишком иногда строги, тому причина непомерное их желание видеть чад своих на высшей степени славы и благополучия. Затем да будет благословение наше на вас по конец дней ваших и в будущей жизни. Аминь.

P. S. Если вы будете к нам писать по возможности, то ни о каких политических делах не уведомляйте, нам только нужно знать о здоровье вашем, о выборе знакомства, о прилежании вашем к ученью, то есть к наукам и художествам, буде вы на то можете употребить время от службы остающееся».

Старший сын Олениных погиб на Бородинском поле. О состоянии родителей, получивших эту скорбную весть, Гнедич говорил: «Она от слёз, а он от безмолвной грусти истаяли».

Николай Иванович старался не отходить от убитых горем Олениных. Думая о смерти и смысле жизни, он писал Батюшкову: «Только сегодня получив письмо твое от 4 сентября из Владимира, узнал я, что ты жив, ибо, слыша по слухам, что ты вступил будто в ополчение, считал тебя мёртвым и счастливейшим меня. Но видно, что мы оба родились для такого времени, в которое живые завидуют мёртвым, — и как не завидовать смерти Николая Оленина — мёртвые бо сраму не имут».

Через год после гибели Николая Оленина в родовой усадьбе семьи (Приютине) ему был поставлен памятник, эпитафию для которого написал Гнедич:

Здесь некогда наш сын дуб юный возращал:

Он жил — и дерево взрастало.

В полях Бородина он за Отчизну пал,

И дерево увяло!

Но не увянет здесь дней наших до конца

Куст повилики сей, на камень насаждённый!

И с каждою весной взойдёт он, орошённый

Слезами матери и грустного отца.

В тревожные дни грозы двенадцатого года неожиданно для самого себя Николай Иванович начал сочинять комедию. В одной из сцен комедии семья запорожских казаков приезжает в Петербург, чтобы поприветствовать супругу М. И. Кутузова, и поёт ей казацкую «виршу» в честь её мужа:

Ой наши козаки рубили ляхов,

Рубили и турок, кололи татар;

От их запорозьких шаблей и спысив

Носился над полем кровавый лишь пар!

Но их як Кутузов на Сичу водыв,

Так не булы славны ни разу козаки:

Ничто булы горы, ничто байраки!

Кутузов козакив як птыц окрылыв

И ими французов як громом губя,

На вики прославыв и их и себя!

На вик не погибне всеобщий сий глас:

Кутузов Смоленский отечество спас!

Летом 1813 года в Казанском соборе Петербурга были размещены трофейные знамёна — символ поверженного могущества наполеоновской Франции. Бывая на воскресных службах в соборе, Гнедич внимательно рассматривал их и как-то обнаружил на одном из полотнищ надпись «Qu’ est ce que Dieu?» (Что есть Бог?), которая навела его мысли на стихотворение «Французские революционные знамёна»:

Произнеси в сем храме, нечестивый,

Что Божество?..

Здесь дан тебе ответ красноречивый:

Вот Бог, вот суд Его, вот Веры торжество!

Титанов новых легионы

Безбожие столпив под знамена́ свои,

Войною грянуло на алтари, на троны,

На всё святое на земли!

Уже торжествовало;

И крест и скиптр попрало в прах,

И кровию царя на гордых знаменах

Хулу на Бога начертало!