Екатерина Сушкова - Записки Страница 48

Флажолет много говорил мне о чувствах 21-го, — я сильно не одобряю поведение последнего. Зачем примешивать третьего в дела, которые могут существовать только лишь между двоими. Скажу ли я постороннему, что я люблю, или буду ли настолько неделикатна, что поручу ему [передать] отказ! — Поэтому я попросила его не говорить мне более об этом, и в особенности не приписывать ему чувств, которых он никогда не испытывал.

Я так скучала вчера на вечере, что несколько раз просила тетку уехать, — я не знаю, как это случается, но всегда делают обратное тому, чего я бы желала, и по этой причине мы остались там ужинать.

Несносный Г., мой абонированный кавалер всего вечера, уселся рядом со мной. Я была в таком дурном настроении и так раздосадована этим опять соседством, что не старалась даже отвечать и обращать внимание на его заученные и повторенные каждой из нас комплименты. Он заметил мою невежливость, но так простодушен, что даже не обиделся на это, — разумеется, это не первый раз, что с ним обращаются таким образом.

— Неправда ли, — сказал он (неприятно вращая своими большими глазами, которые он находил чрезвычайно похожими на мои, — боже меня сохрани!), — неправда ли, я навожу на вас скуку?

— Я этого не говорю, я только устала.

— Скажите, что я навожу на вас скуку, и я уйду.

— Нет, я этого не скажу, потому что это зло непоправимо, и потому, что я не хочу, чтоб ваш уход привлек взгляды в мою сторону, но только, пожалуйста, не говорите со мной, и я буду рада вашему соседству.

— Вы давно должны были мне это сказать, — ответил он, простодушно улыбаясь.

Ч., мое единственное утешение за этот вечер, был свидетелем этой сцены и не преминет сделать на нее карикатуру. Вот единственный человек, внимание которого не неприятно мне, потому что он молчит и только вздыхает и глядит на меня, пишет мои портреты, рисует карикатуры по моим указаниям, от времени до времени говорит мне нежности. Это длится в течение трех лет и в таком духе может длиться всю жизнь — я позволяю меня любить, лишь бы не говорили мне о замужество. — Я выйду замуж только за человека, которого я полюблю со всем бескорыстием дружбы и всем пылом любви.

Меня не тянет посетить снова г-жу N[145] по двум причинам: первая — потому что там нет ее сестры; вторая слишком стара, чтобы еще раз ее повторить.

15-е [мая].

Г-н Шк[урин][146] с этой зимы постоянно хворает, боятся даже за его жизнь, — это меня огорчало и я принимала в нем участие, как в старом знакомом. Бог знает, кто ему об этом сообщил, но только он поручил своей племяннице поблагодарить меня и попросить у меня позволения, как только он сможет выходить, засвидетельствовать мне свое уважение и лично меня уверить, что только выказанное мною к нему участие спасло его, потому что теперь мысль об утраченном счастии не кажется ему невозможной.

Я передала ему через его племянницу благодарность за честь, которую он мне оказывал, и уверение, что я не чувствую себя созданной для его счастья, тем более, что, чувствуя себя спокойной и счастливой, не хочу изменить своего положения; наконец, прибавила я, его постоянные недомогания сделали бы из меня только сиделку, я же, будучи еще молода, не чувствую в себе довольно сил, чтобы отречься от света.

Увы! Теперь это я уверяла, будто не могу оторваться от света, который я ненавижу; от людей, которых я презираю, — я, которая несколько месяцев тому назад не могла помыслить более совершенного счастья, чем разделить позорящее изгнание![147]. Правда, что я теперь спокойна, но разве я счастлива? О нет! Что мне в этом счастье, лишенном всяких радостей? Может ли оно удовлетворить мое сердце? Прежде, как полна была моя жизнь! Как разнообразны мои занятия! Сколько воспоминаний, сколько проэктов! Сколько волнений, сколько беспокойств из за химеры! — Теперь даже иллюзия мне возбранена.

Только что вернулась с выставки; мои глаза были ослеплены выставленными сокровищами. Сколько прекрасных вещей, сколько вкуса! Сердце мое, преданное родине, исполнялось гордости при виде прекрасных произведений моих соотечественников и возмущалось недостатком восхищения всеми этими шедеврами со стороны лиц большого света; по их мнению, одни из этих вещей незначительны, другие слишком хрупки, третьи недостаточно отделаны; эта вот была бы хороша, но и в ней не знаю чего не хватает.

Эти поверхностные, лишенные здравого смысла суждения раздражали меня, хотя я и не придаю большой цены мнению толпы; — указывать ей на красоты искусства и природы, это все равно, что слепым говорить о красках. Я не могла простить этого равнодушия, этого желания развенчать, так сказать, рвение наших фабрикантов и наших механиков. Я восхищалась всем, я была довольна всем и все мне доставляло удовольствие.

Хорошо иметь много поклонников; рано или поздно они будут вам полезны. Я встретила неожиданно двух из них, которые состоят членами выставки, и вот один из них показывал и объяснял мне машины, вообще был моим чичероне, другой обещает нам показать завтра комнаты императрицы. Наконец, я заметила на выставке господина, который от нас почти не отходил и усердствовал в показании мне всех безделушек, глядя на меня уж очень нежно, — я довольствовалась тем, что благодарила его наклонением головы и изредка улыбкой. — Если я его встречу завтра, я с ним заговорю.

16-е [мая].

Г-жа Купфер провела у нас весь день. Она меня мучает, не желая дать положительного обещания приехать к нам погостить, — я люблю ясность во всем; неопределенность мне тягостнее, чем самое несчастье.

Я в очень плохом настроении сегодня; по моему обыкновению я была на могиле своего отца, теперь это все, что у меня есть дорогого в Петербурге, — увы! потому что никакие привязанности моего сердца не приковывают меня к земле. Зачем же я еще здесь прозябаю? Мое любимое занятие — говорить о том свете, о тех, которых я потеряла, о призраках; и когда я коснулась этого предмета с 21-м, и, как всегда, это навело на меня грусть, он заявил мне, что никогда не будет говорить со мной об этом. Это меня огорчает. Из наших частых разговоров я заметила, что это единственный предмет, в котором мы расходимся в мнениях.

Я была еще раз на выставке, — любезный незнакомец сначала представился нам; я сдержала свое слово и, только для того, чтобы завязать разговор, спросила его о цене одной вещи. Я в этом раскаялась впоследствии, ибо, показывая мне каждую безделушку, он сообщал мне ее цену и называл того, кто ее сделал, — это было слишком уж подробно и бесконечно однообразно.

Я не преминула очень позабавиться на счет моего незнакомца. Он спросил меня без церемонии мою фамилию. — «Потому что, — прибавил он, — я вас знаю по виду уже очень давно и вижу вас очень часто». Тут он мне рассказал, что он живет в том же самом доме, который когда то занимала г-жа Купфер; что он видел меня часто, когда я приходила к ней; он даже часто замечал, как я была одета; он знал мое пальто, мои шляпы — «можете судить поэтому», — сказал он, — «интересуюсь ли я вами». — «Я признаю, что вы знаете мой гардероб», — был весь мой ответ.