Виктор Степанов - Юрий Гагарин Страница 48

Глаза отказывались верить увиденному, как будто сам человек ступил на Луну и вскинул какой-нибудь «Зоркий», а может быть, «Киев». Еще никогда и никем не видимые за всю историю человечества — моря, заливы, кратеры. Всегда скрытая обратная сторона Луны оказалась и похожей и не похожей на ту, что наблюдали веками. Как мореплаватели, первооткрыватели придумывали названия: Море Мечты, Море Москвы…

Конечно, конечно, это уже был зов. И чем ближе он доносился, тем больше мучил вопрос: кто полетит? Наверное, кто-нибудь из прославленных испытателей, известных стране и миру, мужественных людей. А к Луне, если это вообще когда-нибудь сбудется, наверное, отправятся те, кто дает имена кратерам и «морям».

Но отбросить всякие раздумья. Его дело — служба. Третья звездочка легла на погоны. Теперь он не просто лейтенант, а старший.

Но что же это за слухи — шепотливым сквознячком по городку, по аэродрому. Приехала комиссия, говорят, вызывают по одному, отбирают на какую-то новую, не известную никому работу. На испытательную? И затеплилась заволновала надежда. Попробовал что-нибудь выяснить у командира части — тот ни слова.

И вдруг, когда собирался на аэродром, вздрогнул от давно ожидаемого: «Гагарин — на собеседование…»

И назвали дверь, из которой, выходя, сослуживцы на расспросы не отвечали.

За столом сидели военные. Врачи? Почему не свои, а чужие? Пригласили присесть. Разглядывали с любопытством и в то же время как будто давно его знали. Догадался: перед одним темно-синяя папка личного дела, перед другим — летная книжка.

И вместе с радостью ожидания тут же подумал: «Только наладилось, и опять поворот судьбы?» Но любопытство, попытка разгадки непринужденной беседы расслабила, заставила отвечать на вопросы просто и откровенно.

— Семья небольшая… Родители из крестьян. Учился в ремесленном, техникуме, аэроклубе. Закончил училище.

Тот, что казался более пожилым, перебил, поглядев совсем по-отцовски:

— И пахать небось приходилось?

— Таскали на себе с братишкой борону, до сих пор плечи болят…

— Мы вот о чем, — остановил восдоминания другой, что был помоложе. — Хотите осваивать новую технику?

Взял себя в руки: что он на это может сказать, да и что означает — новую?

— Мне нравится мой самолет, — вымолвил Гагарин. — Я сам выбрал эти края. И служба идет нормально.

И тут же одернул себя: «Всю ли правду я говорю? Ведь хочу же, хочу… Так что мне мешает? Опять неизвестность?»

— Мы знаем о вашей службе. Иначе бы не вызвали. Речь идет о новом, абсолютно новом летательном аппарате…

И тут уже старший улыбнулся еще добрее, залучились морщинки у глаз:

— Ну, скажем, так. Согласились ли бы вокруг «шарика»? Сделать то, о чем лишь мечтал ваш любимый Чкалов. Памятник-то в Оренбурге стоит еще?

— Конечно, стоит, а куда ему деться, — ухватился Юрий.

— Мы отбираем желающих и здоровых, — серьезно сказал молодой. И повторил: — Очень желающих, так сказать, добровольцев. — Закончив разговор, поднялся из-за стола и служебным топом добавил: — Если согласны, вызовем вас в Москву. А пока разговор между нами…

По дороге домой все думал: «Мать права со своей пословицей «На телеге судьбу не объедешь».

Давненько не видела Валя его таким озабоченным.

— Что случилось с тобой?

— Да так, один разговор…

И ходил молчаливый, пока наконец не сказал:

— Собирай чемоданчик. Вызывают в Москву.

Никаких лишних вопросов, привыкла, если не объясняет, значит, нельзя: такова военная служба.

Ну что ж, опять принимай, столица, Гагарина. Пока бродил по старым аллеям, вспоминал, как они с Валентином искали дом Савелия Ивановича. А теперь другой адресок: вот оно, здание, о котором знал понаслышке — Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь. Приняли как больного — выдали квитанцию на шинель, на шапку, на тужурку. Переодели в пижаму. Миловидная девушка в белом халатике привела в палату, показала на койку:

— Вот ваше место.

— Отныне и навсегда? — пошутил Юрий и услышал ответный смешок, и голос с соседней кровати:

— Возможно, что только до завтра.

Огляделся: с десятка примерно подушек его разглядывали любопытствующие глаза.

— Симулянты, — нашелся Юрий, — вам бы лопаты в руки и снег чистить, вон навалило сколько! А у них, понимаете ли, послеобеденный сон…

— Мы — лорды, — наигранным тоном ответили с дальней кровати. — Отныне знайте, коллега, что вы попали не в какую-нибудь там палату, а Палату лордов.

Он догадался: здесь разместили кандидатов для полетов на новых, не известных никому аппаратах. Значит, такие же новички, как он. И успокоился, и сразу стал своим. Весь вечер «лорды» рассказывали ему про огни и воды и медные трубы, которые уже начали проходить.

«Врачей было много, и каждый строг, как прокурор, — писал Юрий. — Приговоры обжалованию не подлежали — кандидаты в космонавты вылетали с комиссии со страшной силой. Браковали терапевты и невропатологи, хирурги и ларингологи. Нас обмеряли вкривь и вкось, выстукивали на всем теле «азбуку Морзе», крутили на специальных приборах, проверяя вестибулярный аппарат… Главным предметом исследования были наши сердца. По ним медики как бы прочитывали всю биографию каждого. И ничего нельзя было утаить. Сложная аппаратура находила все… Отсев был большой. Из десяти человек оставляли одного».

Первый этап Юрий преодолел. Теперь оставалось ждать вызова, который сулил еще большие строгости. Служба продолжалась, но он как бы потерял точку опоры, завис между небом и землей.

— Уж не заболел ли ты, Юра? — с беспокойством допытывалась Валентина.

Нет, он был совершенно здоров. Правда, температура нет-нет да и повышалась иногда от волнения — на каких-то один-полтора градуса.

Он снова повеселел, когда пришел второй вызов.

— Собирай, Валюша, чемоданчик, опять поеду в Москву.

Вышел из дому. Звезды смотрели крупно, пристально.

III. ВРАТА В КОСМОС

Глава первая

Лежать на траве, раскинув руки, смотреть в небо как бы со дна прозрачного океана, туда, где, медленно перемещаясь, сталкиваются, сливаются облака, следить за черной стрелочкой стрижа, пытающегося словно вынырнуть из синевы на невидимую поверхность, и ощущать томительное, до замирания сердца желание взметнуться ввысь.

Бежишь на качели, встаешь на непрочную шаткую доску, вцепившись руками в веревки: взлетаешь, падаешь, взлетаешь и опять опускаешься — это уже полет, это парение до дрожи в ногах на самом высоком зависе. А то, раскинув над головой старенькую простынку, прыгаешь с крыши сарая и падаешь в обжигающую крапиву, до крови сдирая коленки. Как все-таки хочется достичь уходящей все дальше и дальше за облака голубизны, куда уже и не проникнуть даже стрижу…