Евгений Велихов - Я на валенках поеду в 35-й год... Воспоминания Страница 48

Во время экспериментов в Неваде мы жили в самом большом из малых городов США Рино, в только что построенном казино. После Лас-Вегаса Рино — вторая игорная столица США. Встречали очень гостеприимно, даже избрали меня почётным гражданином Рино. Передвигался я по Неваде вокруг полигона на маленьком двухместном вертолёте. Пилот прошёл Вьетнам и демонстрировал мне технику высшего пилотажа. Вертолёт представлял собой пластиковый шарик, видно было и вниз, и вверх, и вбок, а когда он пикировал на стаю койотов, захватывало дух. Невада похожа на большой детский ящик с песком, из которого кое-где вылезают горы и кое-где блестят солью полувысохшие лужи. Одна из наших станций располагалась в речной долине, откуда всю воду забрали в Лос-Анджелес. Растительность, живность и люди почти исчезли. Однажды мы увидели семью золотоискателей — отец, мать и дочка — довольно молодые, в жутком виде, посреди безжизненной пустыни. Мы спикировали к ним и оставили ящик пива. В общем, было очень интересно — другая Америка.

Налаживалась стабильная и интенсивная жизнь. Успешно проектировался в Гаршинге ИТЭР. Меня избрали председателем Совета директоров, а директором проекта мы пригласили замечательного японского учёного и инженера Кена Томабечи. Он только что закончил ряд крупных атомных проектов и с энтузиазмом взялся за новый. Создавалась экспериментальная база термоядерных исследований в Курчатовском институте — сверхпроводящий токамак Т-15 как прототип ИТЭРа, импульсный токамак с адиабатическим сжатием ТСП в филиале в Троицке, импульсная установка «Ангара» в Троицке, лазерная «Искра» в Сарове и две лазерные установки в раздвоившемся к тому времени ФИАНе — одна у Н. Г. Басова, другая — у А. М. Прохорова и у него же — стелларатор и открытые ловушки в Новосибирске. Заработало новое Отделение информатики и вычислительной техники АН по Постановлению ЦК и СМ — инфраструктура этого отделения — первый в СССР специализированный институт программного обеспечения в Переславле-Залесском, Центр в Ярославле, ряд других институтов. Вместе с К. В. Фроловым начали создавать отделение машиностроения. И тут грянул Чернобыль.

В Институте первым заместителем А. П. Александрова и ответственным за развитие атомной энергетики был В. А. Легасов. Посторонние в святая святых не очень-то допускались, по этому поводу были проблемы у М. Д. Миллионщикова и H. Н. Пономарёва-Степного — его заместителя, ну а плазменщиков, в том числе и меня, к этой тематике не привлекали. По дороге на работу я встретил В. А. Легасова; он сказал, что что-то произошло на Чернобыльской станции, и он туда едет. Уже в Академии наук Ю. А. Израэль, отвечавший за Росгидромет, сообщил о радиоактивном облаке, и стало ясно, что дело принимает серьёзный оборот и требует участия всех научных сил Института. В связи с аварией на американской атомной электростанции «Three Mile Island» начались исследования возможности проникновения расплавленного топлива через барьеры. Посоветовавшись с реакторщиками, мы в Троицке, имея мощные лазеры, решили немедленно начать эксперименты и расчёты. Сегодня мы знаем, что топливо в реакторе действительно прошло глубоко через бетонное основание, но, к счастью, не вышло за пределы здания и не попало в грунтовые воды. На основе этих работ мы предложили срочно соорудить ловушку под четвёртым блоком, что и было сделано в рекордные сроки героическим трудом шахтёров при самом живом участии министра М. И. Щадова. Топливо не добралось до ловушки, потом нас ругали за её сооружение, но сейчас подобная ловушка является неотъемлемой частью системы безопасности атомных электростанций.

Числа 28-го Френк фон Хиппель позвонил мне и порекомендовал проверить, получают ли люди, и, прежде всего, дети в зоне аварии йодные таблетки. Дело в том, что у радиации есть коварная способность концентрации. В данном случае речь идёт о радиоактивном йоде. Попадая из разрушенного реактора в атмосферу, йод с дождём попадает на траву, её съедает корова, с молоком он попадает в кишечник, кровь и концентрируется в щитовидной железе. Это может приводить к очень высоким дозам облучения и, в конце концов, может вызвать рак железы. Йодные таблетки, насыщая железу нерадиоактивным йодом, предотвращают накопление йода радиоактивного. Я позвонил Ивану Степановичу Силаеву, а он пригласил меня на заседание правительственной комиссии сразу после майского парада и демонстрации. На комиссии были зам. министра здравоохранения и начальник гражданской обороны. Они заявили, что меры приняты и все, кому положено, таблетки уже получают. К сожалению, это была неправда, приведшая к очень печальным последствиям.

В конце заседания Премьер Н. И. Рыжков, сообщив, что члены правительственной комиссии получили дозу облучения и их надо сменить, направил туда И. С. Силаева как зам. пред. Совмина и меня для организации научной поддержки. Как говорится, попал как кур в ощип, так как к ядерным реакторам в Институте допуска не имел, а как инженер-лейтенант по военной профессии имел только теоретические представления о действии радиации и радиометрии. Пришлось учиться всему на ходу, как в 1941 году многие учились на фронте умению воевать. К сожалению, в дальнейшем нашлось много аналогий между неподготовленностью к катастрофе в апреле 1986 года и июне 1941. Я заехал домой и оставил записку жене, которая в тот момент находилась на даче: «Уехал на пару дней в Чернобыль». Вернулся через полтора месяца. Мог оттуда позвонить М. С. Горбачёву, но звонить домой было запрещено, поэтому жена питалась самыми страшными слухами, пока я не вернулся.

Летел я на самолёте с очень милым и интеллигентным маршалом, командующим инженерными войсками. Когда на следующий день осматривали станцию, и для меня, и для него всё было сюрпризом — по инструкциям работы с радиоактивными материалами — они были внутри, мы — снаружи, на деле же оказывалось наоборот — всё вокруг радиоактивное, и уровень измерялся не микрорентгенами, а рентгенами — до сотен и тысяч. Я его спрашиваю: «А как в военной обстановке действовать?» «Обходить», — отвечает. А нам нужно попасть внутрь, чтобы разобраться. В Москве рассчитывали температуру реактора и момент, когда не выдержат опорные конструкции, а здесь мы пытались её оценить.

На третий день, облетая блок на вертолёте, я сумел заглянуть внутрь реактора при свете горящего в дыре парашюта и увидел, что реактора-то нет — под вставшей на дыбы верхней плитой весом в триста тонн ничего не было. Иван Степанович был сильно поражён, как и Москва. Только через несколько лет, когда мы пробурили отверстия в защите реактора и засунули туда видеокамеры, убедились, что нижняя плита обрушила опорные конструкции и упала вниз сразу же, так что реактора не существовало с самого начала. Нас прежде всего беспокоила возможность второго парового выброса в случае, если раскалённое топливо обрушится в бассейн под реактором, заполненный водой после первого взрыва. Именно в этот момент М. С. Горбачёв спросил меня, не придётся ли эвакуировать Киев? Я не мог определённо ответить ему, пока героическими усилиями персонала станции, работавшего по пояс в радиоактивной воде, не удалось открыть задвижки и спустить воду.