Юлий Оганисьян - Абд-аль-Кадир Страница 48

Итак, Абд-аль-Кадир примирился со своей долей — той, которую предуготовило не зависящее от него стечение обстоятельств. Народу стало не по силам продолжать войну. Колонизаторы навязали ему колониальную судьбу, которая более столетия жестокой и бездушной силой будет тяготеть над страной. Отныне крылья птицы на шее эмира были подрезаны. Она больше не могла сопротивляться противным ветрам.

Военный совет согласился с мнением Абд-аль-Кадира. Никто не стал оспаривать доводы вождя, в мужество, честность и мудрость которого все безгранично уверовали за долгие годы совместной борьбы. Мустафа-бен-Тами составляет письмо генералу Ламорисьеру, который командовал французскими войсками в Западном Алжире. «Мы хотим, — пишет он, — чтобы вы дали нам слово, которое не будет ни изменено, ни нарушено, в том, что вы гарантируете нам переезд в Мекку или Александрию…» Кроме этого, Абд-аль-Кадир взамен своей сдачи просит лишь одного: чтобы французское правительство помогло освободить из марокканской тюрьмы его друга Бу Хамиди, о смерти которого эмир еще не знает.

22 декабря алжирские посланцы доставляют это письмо Ламорисьеру. Обрадованный неожиданным согласием эмира на капитуляцию, генерал принимает его условия и дает слово в их соблюдении от имени сына короля, герцога Омальского, заменившего к тому времени маршала Бюжо на посту генерал-губернатора Алжира. В тот же день гонцы передают Абд-аль-Кадиру письмо Ламорисьера, которое официально подтверждает обещания Франции: гарантировать свободный отъезд в Мекку или Александрию эмиру, его семье и тем его соратникам, которые того пожелают; предоставить пенсию, соответствующую его положению; обеспечить сохранение жизни и имущества всех его подданных, которые останутся в Алжире.

Утром 23 декабря 1847 года Абд-аль-Кадир со своими родными и близкими сподвижниками сдался французам у Сиди Брагима.

Обещания, сделанные Ламорисьером от лица Франции, были оценены в метрополии как излишние и стеснительные для правительства уступки Абд-аль-Кадиру, без которых вполне можно было бы обойтись. Эмир, дескать, принял бы и безоговорочную капитуляцию, поскольку его дейра была намертво зажата между французскими и марокканскими войсками. Но генерал Ламорисьер очень хорошо знал по собственному опыту необычайную способность Абд-аль-Кадира уходить от преследования в самой безысходной обстановке. Возобновление же эмиром партизанской войны даже в неблагоприятных для него условиях сулило французам еще немало бед. Поэтому генерал справедливо счел условия капитуляции очень умеренными.

Оправдываясь два месяца спустя в палате депутатов, Ламорисьер говорил: «Марокканцы находились на, севере в пяти лье от дейры, я был в двух лье от нее на юге. Знаете ли вы, что было беззащитно? Только лагерь эмира. Но его конница и он сам могли бы свободно уйти от нас, если бы захотели… Говорят, нужно было нападать, вместо того чтобы вести переговоры. Если бы я это сделал, то разгромил бы лагерь и сейчас докладывал бы вам о том, что захватил палатку Абд-аль-Кадира, его ковры, одну из его жен, может, быть, одного из его халифов, но сам эмир вместе со своими всадниками ушел бы в пустыню…»

Не преходящая безысходность момента вынудила Абд-аль-Кадира сложить оружие, а трагическая обреченность всей его многолетней борьбы. Не перед случаем склонился он, но перед судьбой. И выносить окончательный приговор деятельности эмира было дано не его современникам, но только суду истории.

Французские современники расценивали капитуляцию Абд-аль-Кадира как событие, бесповоротно покончившее с независимым существованием алжирского народа, открывающее эпоху «французского Алжира». Предшествующая деятельность эмира рассматривалась лишь как досадная помеха, задержавшая наступление этой эпохи и не оставившая никаких глубоких следов, которые могли бы в будущем повлиять на развитие страны. Несмотря на некоторое сожаление по поводу «уступок», сделанных эмиру, в целом французская печать в ликующем тоне комментировала его пленение. Парижский «Монитор» писал 3 января 1848 года:

«Покорение Абд-аль-Кадира является для Франции событием огромного значения. Оно закрепляет результаты нашего завоевания. Оно позволяет намного сократить количество денег и солдат, которые мы столь многие годы посылали в Африку. Оно само по себе увеличивает силу Франции в Европе.

Теперь Франция может в случае необходимости посылать в другие части света сотни тысяч человек для подчинения народов ее господству».

В эту эпоху дули попутные ветры для колониализма. Кто мог тогда предположить, что ветры эти могут перемениться? Кто мог подумать, что из семян, посеянных Абд-аль-Кадиром, взрастет в будущем буря, которая сметет колониализм в Алжире?

Но все это будет потом, много десятилетий спустя. А пока завоеватели упивались победой. Пока они пожинали плоды собственного колониального посева. В их распоряжении была богатейшая страна, населенная трудолюбивым народом. Страна, расположенная рядом с Францией и потому чрезвычайно удобная для колонизации. Страна, географическое положение которой делало ее отличной базой для расширения колониальных захватов в Африке-и на Ближнем Востоке.

Правда, за это приобретение пришлось заплатить немалую цену. По мнению одного французского историка, «для того, чтобы одержать победу над Абд-аль-Кадиром, Франция пожертвовала 40 тысячами французов». С 1832 по 1847 год метрополия истратила на войну в Алжире огромную по тому времени сумму — миллиард франков.

Но уже в ходе войны эта плата была возмещена сторицей. По осторожным подсчетам историков только в долине Шели-фа — самом густонаселенном районе страны — была уничтожена шестая часть местного населения. У алжирцев отняли плодородные земли. К моменту капитуляции Абд-аль-Кадира французы захватили примерно 20 миллионов баранов, около 4 миллионов голов крупного рогатого скота, почти миллион верблюдов.

Но завоеватели тогда не склонны были заниматься сведением колониальных балансов. Они предвкушали доходы, по сравнению с которыми выгода от военных грабежей и реквизиций выглядела жалкой и ничтожной. Им не хотелось оглядываться в прошлое, их манило будущее. В этом будущем не было места их знаменитому пленнику. Он был все еще опасен для колонизаторов. Он был все еще олицетворением надежды для алжирцев. Именно поэтому колониальная буржуазия выражала недовольство условиями капитуляции. Она предпочла бы вовсе отделаться от эмира.

Но слово есть слово. Оно было дано от имени державы-победительницы. Оно было дано человеку, который добровольно сложил оружие. Об условиях капитуляции стало известно оппозиции в метрополии и европейской либеральной печати. Так или иначе слово надо было сдержать, чтобы не потерять лицо.