Виктор Ротов - И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского: Воспоминания Страница 48

Надо сказать, что обе эти рецензии были даны с большими авансами автору — провинциалу: в рукописи, кроме удачных зарисовок с натуры, было достаточно и «провальных» мест дешевой риторики, и растянутых описаний природы Севера, и морализаторства — напрямую, что не поощрялось даже в «эпоху бесконфликтности в литературе». Секрет же такой снисходительности, как мне теперь представляется, был объясним причинами прямо глобальными. Прошло всего три года после «погромного» постановления ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», весь аппарат областного Союза писателей перешерстили, а один из двух региональных журналов вообще закрыли. Новые руководители Союза писателей просто обязаны были искать и «воспитывать» новые кадры литературных талантов. А про то, что новоявленный автор «Неиссякаемого пласта» — бывший 3/К, да еще по 58–й статье, то есть политический, там никто и подумать не мог, ибо в анкетке я указал только место работы, разумеется, по вольному найму. (Надо уточнить, что из лагеря в 1946 году я был освобожден «с прикреплением к производству», без права ухода с должности инженера по нормированию, что являлось по сути скрытой ссылкой, поселением навечно в Коми АССР. Но выезд в отпуск, к родным или даже к злачным курортам еще дозволялся… Я тут же испросил зимний отпуск и махнул в Ленинград, нимало не обеспокоясь тем, что вновь рисковал арестом и тюрьмой. Паспорт мой был выдан «согласно статье 39–й Положения о паспортах», а с такой пометкой в паспорте мне запрещалось появляться

не только в Москве и Ленинграде, но и во всех областных центрах страны, а также в Сочи и Ялте, где я мог «организовать теракт» в отношении какого‑нибудь отдыхающего члена Политбюро… Но такую пометку могли обнаружить только в гостинице или в милиции, и я это понимал. Значит, на ночлег следовало определяться у знакомых, на частной квартире. И такая возможность для меня в тот момент нашлась.

Забота о молодых писателях к тому времени дошла до столь высокого уровня, что моя рукопись в городе на Неве к моему приезду была перепечатана на машинке в четырех экземплярах — бесплатно, как вещь, безусловно, перспективная.

Я взял первый, самый чистый экземпляр, полюбовался своей фамилией в машинописном виде и, воодушевленный сверх меры, направился к редактору «Звезды» В. П. Друзину. Валерий Павлович, партийный до мозга костей литкритик с седым проборчиком на лысеющей голове, выглядел празднично и приветливо. Портрета Сталина в его кабинете не было, осеняла его голову борода Льва Толстого в рамке красного дерева. И выслушал он меня со вниманием, и голос его был по — отечески добр:

— «Неиссякаемый пласт»? Знаю, читал. Интересно. Но… печатать не будем.

— Как же это? — опешил я. — А рецензии? И перепечатали вот… в порядке помощи начинающим…

— Хорошо, что перепечатали. Но… понимаешь, в Ленинграде сейчас около пятисот писателей и склонных к литературе журналистов. Все они, понимаешь, хотят кушать. А журнал, после известного тебе постановления ЦК партии, — один. Мы их при всем желании не сможем пропустить на своих страницах даже в порядке живой очереди. За «варяга» из какой‑то Коми республики с меня кожу снимут на партсобрании. Понял?

Понять‑то я понял, но отступать не хотелось, и день спустя пошел за практическим разъяснением (а по сути с жалобой) к председателю Союза писателей А. Г. Дементьеву.

Это был очень умный, сановный господин в дорогом, отнюдь не пролетарском костюме, с золотыми запонками в белоснежных манжетах и — довольно странная фигура в послевоенном литературном хозяйстве страны. Вот он, после известного постановления ЦК ВКП(б) 1946 года о «мелкобуржуазных» и космополитических увлечениях в среде ленинградской интеллигенции, был вместе с В. П. Друзиным направлен на «оздоровление обстановки», стал председателем Союза писателей области. Вводил жесткий партийный контроль для образумливания заблудших ленинградских овечек и направления их творчества по единственно правильному идеологическому пути. Но — пройдет время, и в начале 70–х годов он тем же Центральным Комитетом партии будет переведен в Москву в качестве первого заместителя редактора журнала «Новый мир», в помощь А. Т. Твардовскому для… возможно более изощренной «демократизации» в среде писателей преимущественно космополитического толка. Не странно ли?

Но это — потом. А пока он сидел передо мною царственно за широким столом и лениво поигрывал холеными пальцами по столу, словно композитор по невидимой простым глазом клавиатуре. Я довольно горячо и немного сбивчиво пожаловался на редактора Друзина, не желающего работать с молодыми авторами.

— Дело‑то очень простое, молодой человек! — сказал А. Г. Дементьев. — Сейчас у нас все стали службистами — карьеристами. И я, и Друзин, и ты — все мы отчасти этим прихварываем… Он эту твою рукопись просмотрел, конечно, и задумался. Что он будет иметь от этой публикации: орден на борт пиджака или — выговор по партийной линии? И вышел у него, по логике рассуждения, — неизбежный, так сказать, выговорок — с. М — да!

В недостатке откровенности я его упрекнуть не мог.

— Но почему же?! — я тут, откровенно говоря, струхнул, боясь, что он откуда‑то узнал о моей недавней биографии. Но оказалось, что дело было в другом.

— Гм, почему! Читал ли ты последний номер «Нью — Йорк тайме», официоза США?

— Н — нет… Я и по — английски не очень…

— А надо бы почитать. Эти презренные писаки — империалисты именно в последнем номере «Таймс» утверждают, болваны, что у нас в СССР практикуется с 30–х годов рабский труд! А? Дескать, в лагерях‑то у нас люди совершенно бесплатно работают, за горбушку…

Тут А. Г. Дементьев презрительно усмехнулся (по отношению к западным писакам, разумеется), потом для разрядки закурил «Герцеговину Флор», и, выпустив дымок, резко, словно следователь на дознании, качнулся всем телом ко мне:

— А ты — что пишешь!?

А я, хоть и очень замаскированно, писал о том самом… И опять перепугался, теперь уже — за свой паспорт.

— Да они у меня вроде уже освободились… По вольному найму. Биографии, конечно, давят существенно, но — нефть Волховскому фронту дали в рекордные сроки…

— Понятно. Все мы умные тут, не хуже тебя. И даже поможем посильно. Мы немножко обтешем твою рукопись и отдельные куски дадим в «Ленинградский альманах», он выходит один раз в год. Дадим тебе «зеленый свет» в литературу, но — одновременно — и надерем уши! Согласен? Теперь найди редактора П. Далецкого и отдай ему рукопись, я с ним уже говорил о тебе. Лады? — И протянул на прощание большую, мягкую, почти отцовскую ладонь.