Виктор Кожемяко - Виктор Розов. Свидетель века Страница 48

В.Р.: Целая поэма! Или пьеса, новелла. Я, знаете, по привычке сразу начал домысливать и досочинять…

Чтобы глубже понять русскую душу, надо читать и изучать Достоевского. Я с огромным увлечением это делал всю жизнь, а особенно когда работал над своей инсценировкой по «Братьям Карамазовым».

В.К.: «Брат Алеша»?

В.Р.: Да. Достоевский в этом романе берет все аспекты русской души. Он берет святость Алеши (и ведь не случайно намерен был именно его сделать дальше главным своим героем!); берет разум Ивана – разум, мучающий человека, доводящий его буквально до сумасшествия; страсть Дмитрия, безудержную русскую страсть. Тут, в этих трех братьях, – многое о русской душе!

В.К.: Есть и еще один брат, сводный: Смердяков. Не находите, Виктор Сергеевич, что сегодня он вышел чуть ли не на самый первый план?

В.Р.: Ну если и не на первый, то достаточно наглядно себя проявил…

Так вот, читая Достоевского, Чехова, других наших великих писателей, можно понять, что такое русский дух. Примитивизирую: это все нравственные и духовные ценности человека. Русский дух не продается! А если продается, он перестает быть русским духом. Он становится тогда духом инородным.

Вот сегодня говорят: «новые русские». Да простят они мне, но эти «новые» – потеряли русский дух. Они взяли американскую бездуховность в образец. А русский дух не продается – ни за какие деньги…

В.К.: Когда вы говорите о предпринимаемой попытке убийства русского духа, вы имеете в виду и попытку его купить?

В.Р.: Так, так, совершенно верно. Слишком сильна власть денег. Деньги – изобретение дьявола!

В.К.: И как вы все же думаете, Виктор Сергеевич, выдюжим? Удастся ли врагам убить последнее, чем еще держимся, – русский дух? Недавно Татьяна Васильевна Доронина очень точно, по-моему, сказала: «Утратить дух – значит утратить силу…»

В.Р.: Я уже говорил: мы действительно сдали очень многое. Как в первый период Великой Отечественной. Мы сдали тогда Брест, сдали Минск, сдали Киев, Одессу, Смоленск – до Сталинграда. Но что было потом? Был Сталинград.

Вот и сейчас. Страна разбита на куски. Фабрики и заводы стоят. Поля не убираются. Мы сдаем, можно сказать, город за городом. Приезжают с Запада какие-то дряхлые «роллинг стоуны» – и вокруг них устраивается странный ажиотаж…

Да, мы отступаем пока на всех направлениях. Но я верю: наступит наш Сталинград!

В.К.: Все-таки верите?

В.Р.: Верю. Очень трудно, конечно, будет поправлять все, что с нами сделали. Но – все вернется на круги своя. И русская культура, и наука, и экономика наша с мощнейшим ее потенциалом. И Союз наш вернется – Союз, разрушенный этим ужасным событием, Беловежской Пущей. Потому что мы были и есть интернационалисты.

Вот это слово сейчас почти не употребляется. Между тем я считаю себя интернационалистом. Я – русский патриот и интернационалист. И это ведь одна из особенностей русского духа: умение понимать другие народы и жить с другими народами.

В.К.: Белоруссия внушает вам какие-то надежды? Ее стремление быть с нами…

В.Р.: Безусловно. Я невероятно обрадовался, когда стало известно, что Белоруссия снова хочет создать с нами Союз, воссоединиться с Россией. И был страшно огорчен, когда начались яростные попытки всячески помешать этому, не допустить, сорвать, когда принялись лить грязь на Лукашенко – очевидно, очень хорошего человека.

Это все они, наши враги! Враги русского духа! Ну и, конечно, окрик из-за океана: что это, вздумали опять соединяться?! Они-то столько денег потратили, чтобы нас разъединить, небось, уже посчитали, сколько истратили на это.

8 декабря 1991 года Россия, Белоруссия и Украина подписали предательское «Беловежское соглашение»

Однако история показывает: многим народам вместе лучше, чем порознь. Многие ведь по доброй воле соединились в свое время с Россией, хотя нынче стараются это позабыть. Та же Грузия. Она же добровольно вошла в состав России, еще в самом начале прошлого века. Это и у Лермонтова поэтически запечатлено. Помните первые строки «Мцыри»? В грузинском монастыре:

…старик седой…Сметает пыль с могильных плит,Которых надпись говоритО славе прошлой – и о том,Как, удручен своим венцом,Такой-то царь, в такой-то годВручал России свой народ.И Божья благодать сошлаНа Грузию! Она цвелаС тех пор в тени своих садов,Не опасаяся врагов,За гранью дружеских штыков.

В.К.: Да, удивительно злободневно звучит это сегодня!

В.Р.: Не говорите. Поразительные бывают воспоминания, поучительные переклички времен. Не правда ли, стоит оглядываться в прошлое, думая о будущем?

ЧЕСТНОЕ ИМЯ – ВИКТОР РОЗОВ

Прекрасному русскому писателю и настоящему патриоту сегодня исполняется 85 лет. Поздравляем!

Можно ли прожить целую жизнь, большую жизнь, ни разу не покривив душой и не поступившись совестью? Это, конечно, очень трудно. Однако иногда мне кажется, что все же я знаю таких людей. И среди них, весьма немногих, – Виктор Сергеевич Розов.

Я всегда считал, что сам он органически не терпит громких слов. Собственно, вся драматургия Виктора Розова, как представлялось мне, взошла на противодействии таким словам. Негромкая, лирически-бытовая, почти камерная. Он и заголовки своим первым пьесам давал чуть ли не вызывающе простые – «Ее друзья», «Страница жизни»…

Правда, потом вдруг торжественно прозвучит: «Вечно живые». И хотя пьеса по сюжету и интонации тоже была почти камерной (почти, почти! в этом – суть!), хотя начинавший именно с нее свою биографию молодой и никому не известный, но вскоре уже прославленный театр «Современник» выбрал ее как программную именно за душевную гражданскую негромкость, противостоявшую высокопарной официозности, высота этих слов – «Вечно живые» – ни случайной, ни ошибочной не была.

О, теперь-то я это особенно понимаю! Теперь, после десяти последних лет, когда подарено мне было судьбой ближе узнать этого человека. Не только по пьесам его, которые вошли в ряд самых любимых еще с детства, а и «по жизни».

Когда-нибудь стоило бы подробнее рассказать о встречах с Виктором Сергеевичем Розовым и о том, как раскрывался он для меня все глубже, все значительнее. Сегодня из-за газетной тесноты ограничусь лишь некоторыми моментами. Но и они, по-моему, скажут немало, каков этот человек.

Тему для первой нашей беседы я, обозреватель «Правды», предложил ему вполне в духе «общечеловеческих ценностей», о которых столько говорилось в то время – вскоре после года 1985-го. Я еще не успел тогда заметить, что понятие Родины в числе этих ценностей почему-то отсутствовало.