Ирина Гуро - Ранний свет зимою Страница 48

Ротмистр отбросил пачку, потянул к себе другую.

«Рапорт: сего числа выслал на пункт наблюдения агента «Шило», коего, согласно инструкции, снабдил париком и привязной бородой. Однако же названный «Шило» вынужден был вскорости вернуться по причине мальчишек и смеха на улице…»

Билибин с горечью усмехнулся. Извольте вводить тут новшества, ставить сыск на научной основе, применять новейшую технику. Все, все как в кривом зеркале! И вот он сам: талантлив, деятелен, отлично знает, что нужно делать. Но работать не дают: внизу остолопы, вверху — тоже! Никакого чувства действительности!

Впрочем, в документах не все было вздором.

«…Эта группа рабочих постоянно и открыто выражает свое недовольство порядком на железной дороге, употребляя выражение «эксплуатация»… Находясь в пункте сосредоточения нескольких тысяч рабочих, группка эта может, несмотря на свою малочисленность, иметь удачную почву для развития и распространения смуты и крамольных заблуждений социалистического характера…»

И прицел агента и выводы были верны. Ротмистр тут же вспомнил автора этих строк: преданный режиму человек. Но — мелкая сошка! Никакого доверия у рабочих.

Нет, исходный пункт должен быть иным… Листовки «Офицерам» и «Солдатам» являются гектографированной копией заграничных изданий. Как эти издания попали в Читу? Почтой — вряд ли. Последнее время «черный кабинет»[20] работал с большой четкостью. Значит, издания социалистического центра доставлены железнодорожниками из России, либо привезены лицами, побывавшими за границей. Ротмистр записал: «Установить всех лиц, коим выдавались губернатором за последнее полугодие заграничные паспорта»… Следовало также узнать, что там надумал губернатор.

— Вестовой, лошадь! — закричал ротмистр.

— Ну-с, теперь и у нас, как у людей: забастовки, прокламации, брожение умов… — попробовал пошутить Билибин.

Губернатор Федоровский был сегодня более чем когда-либо похож на покойного императора Александра Третьего. Большой, тяжелый, как из чугуна отлитый, борода — лопатой и тоже будто тяжелая.

«Неприятная личность, — мелькнуло у Билибина. — Впрочем, как и покойный».

Перед Федоровским на столе лежала прокламация «Долой самодержавие!» Губернатор указал на нее глазами.

Билибин понял это как вопрос, скучным голосом начал:

— Что же, документ обычный. Не приходится удивляться…

— Я не о том, — сухо прервал Федоровский. — Прокламации одновременно появились на железной дороге, в воинских частях и даже в квартирах некоторых офицерских чинов. Авторы хорошо осведомлены, энергичны; надо полагать, молоды…

Губернатор говорил, недовольно поглядывая на ротмистра, словно в пику ему: дескать, он, Билибин, и не энергичен, и не осведомлен, и даже не молод.

«Разжужжался! Поберег бы здоровье! — злорадно думал ротмистр. — Говорят, у него грудная жаба».

Опершись обеими руками о широкий стол, Билибин сказал:

— Ваше превосходительство, у меня есть план. Проведение его, поверьте мне, обеспечит безопасность общества. Мы должны взять в свои руки организацию рабочего движения. Пустить в массы своих людей — пусть они плавают в этой стихии, пусть поддерживают, раздувают экономические требования рабочих, направляют их подальше от политики…

Губернатор перебил:

— Вряд ли подобная идея придется по вкусу обществу — скажем, владелице приисков вдове Тарутиной. Ей эти «экономические требования» уже влетели в копеечку.

— Я полагаю, интересы империи выше интересов вдовы Тарутиной.

— Да, но интересы империи складываются из многих слагаемых, в том числе из интересов Дарьи Ивановны Тарутиной.

Ротмистр подумал: губернатор стар и недальновиден. Не способен пенять, что через несколько лет вдову с потрохами сожрет какое-нибудь крупное золотопромышленное общество. А система, строй останутся. И только это следует оберегать и укреплять.

— Ваше превосходительство, — проговорил Билибин, — вот моя записка по затронутому вопросу. Благоволите ознакомиться. Здесь изложено все.

Губернатор долго сидел в той же позе, в которой его оставил Билибин. Записка ротмистра лежала перед ним. За окнами быстро темнело. Вошел лакей, опустил сборчатую штору и зажег бра с тремя свечами в простенке. Опустил вторую штору, и еще три свечи приятным ровным светом зажглись по соседству.

Федоровский следил успокоенно за размеренными движениями слуги, за маленькими язычками огня, медленно загорающимися вдоль стен.

Ему вспомнилось новомодное электрическое освещение, затеянное по настоянию жены в их петербургской квартире. Было что-то несолидное, легкомысленное во внезапно вспыхивающем немигающем свете, в неживом пламени внутри стеклянного пузырька и особенно в непристойном, словно босяк на улице чмокнул языком, щелчке выключателя. Что-то от нового, только что родившегося века, беспокойного, неудобного, бог весть что несущего…

Губернатор читал, и тяжелые брови его опускались все ниже.

«До проведения линии железной дороги здесь, в местности, почти лишенной наблюдательных органов, десятилетиями росла глухая ненависть и желание ниспровергнуть существующий государственный строй. Ненависть эта не могла вылиться в определенную форму, так как местное коренное население, не будучи прочно обеспечено материально, должно было при суровом климате обращать все силы на поддержание своего благосостояния…»

Что же это? Выходит, что только суровость климата и всякие нехватки отвлекали людей от бунта?

Федоровский с грустью подумал: «В наше время считали, что верноподданнические чувства заложены в самом сердце русского человека и лишь возмутителям, всяким студентам-недоучкам и иноверцам изредка удается смутить его душу. Нынешние же, — губернатор думал уже не об одном Билибине, а обо всем поколении этих развинченных, нервных, пугливых и вместе с тем нахальных выскочек, — прямо исходят, видите ли, из «ненависти» и «стремления к ниспровержению» как заранее данных условий!»

Губернатор читал дальше, все больше раздражаясь:

«В начале постройки железной дороги положение резко изменилось: политически неблагонадежный элемент нашел себе работу на дороге, которая сильно нуждалась в мало-мальски образованных людях…»

Дальше все шло в модном научном тоне, с анализом, с общими рассуждениями. И из всего этого получалось: дорогу выстроили — это плохо, потому что на ней закрепился неблагонамеренный элемент; заводы строим — и того хуже: на них объединяются рабочие…