Максим Северин - Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта Страница 49

Туда мы нормально прошли. На обратном пути на выходе из Ус-Сараджа нас обстреляли. Одну машину подбили, она стояла в голове колонны, поэтому хода вперед не было, развернуться было негде, и мы остановились. Я выскочил с автоматом из кабины, причем я был в повседневной форме одежды, а не в полевой. Тут с криком «Капитан! Под машину!» навстречу мне выскочил сержант Хачатрян. Не думая ничего, я мгновенно залег с автоматом между колесами. «Товарищ капитан, больше не высовывайтесь, я все сделаю!» — прокричал сержант и побежал к подбитому грузовику. Под его руководством солдаты быстренько оттянули машину в сторону. Мы заскочили в грузовики и на всех парах ушли из-под обстрела.

Через пять километров остановились на посту. Я тут же подозвал Хачатряна: «Ты что раскомандовался?!» А он мне в ответ: «Товарищ капитан, я хочу, чтоб мы в Союзе еще с вами водки выпили». Я хоть и был капитан, и прослужил немало, но в боевых действиях до этого еще не участвовал, в отличие от отслужившего здесь год сержанта. За офицерами охотились снайперы, и, может быть, в меня кто-нибудь и прицелился, если бы я между колесами не залег. Там никто не обращал внимания на национальность: русский, грузин, армянин, азербайджанец, — была полная взаимовыручка, и перед лицом смертельной опасности на ранги не смотрели.

— Потери были высокие?

— Говоря о потерях, хочется вспомнить о гибели одного из старшин из нашего батальона. На одну из наших колонн зашел «миг» афганцев-союзников, при обстреле старшина погиб. Позже я узнал, что штурмовики на нас навели по ошибке, а кто и где ошибся: летчик, разведчик, корректировщик… этого я уже не могу сказать.

Вообще, первые полгода, не очень хорошо разбираясь в обстановке, я не особенно задумывался о вооружении своего батальона — было лишь то, что положено по штату, и не более. А вот когда по нам ночью ударили «катюшами», я стал думать по-другому. Летит реактивный снаряд, падает, шипит, а взрыва нет, и так примерно в течение часа. Утром мы посмотрели на эти снаряды и увидели, что это старые, времен Отечественной войны, снаряды «катюши», но, на наше счастье, без взрывателей. Скорее всего, душманы купили их в Китае и без разбора пустили в дело. После таких моментов, тем более что, по данным разведки, в окрестностях бродила десятитысячная группировка душманов, а мы были крайними частями к речке и предгорью, была опаска, что, пока к нам придет помощь, может произойти все, что угодно. Понятно, что такие силы все равно рано или поздно были бы обнаружены и просто так из гор они не выйдут, но какой-нибудь передовой отряд противника мог запросто выйти на нас, и обычного легкого вооружения могло оказаться мало. Поэтому я стал искать возможность раздобыть что-нибудь посерьезнее: познакомился с офицерами из стоявшего рядом рембата, узнал, что рядом служил мой земляк, короче, помогли — выменял у рембатовцев на спирт ДШК из «неучтенки». Так в моей роте появился «внештатный» расчет с крупнокалиберным пулеметом. Позже раздобыли и АГС-17, еще один ротный пулемет. Таким образом мы серьезно усилили свою огневую мощь, мне оставалось только смотреть за тем, чтобы это никуда дальше «по бартеру» не ушло. Несколько раз приходилось встречаться со следователями военной прокуратуры, участвовал в проведении дознания по воинским преступлениям, в основном это были случаи продажи оружия и боеприпасов. В нашем батальоне таких серьезных проступков, слава богу, не было. А так всякое бывало, был даже случай, когда в Кабуле продали местным старенькую пожарную машину. Хотя в итоге все это появлялось у душманов, тут скрывать нечего. Как рассказывал мне один из прокурорских, в одной из соседних провинций прапорщики умудрились продать афганцам подбитый, но не разукомплектованный БТР. Их дело в итоге дошло до суда.

Или вот такой пример. Начальник производственно-вещевой службы нашего батальона старший лейтенант по имени Саша, его койка в казарменном помещении стояла рядом с моей. За полгода до моей замены он был ранен и попал в госпиталь. А из госпиталя он пошел под суд и получил семь лет строгого режима. Оказалось, что целый год мы должны были получать витамины, но никто из нас их в глаза не видел, а он спокойно их продавал на рынке афганцам. Так что, как говорят, в каждом стаде паршивая овца найдется. Вовсю торговали снабженцы и положенными нам сигаретами.

Был случай, когда в соседней роте солдат застрелился, обычный рядовой-срочник, прослуживший года полтора. А случилось это как? Особый отдел уже вовсю раскручивал дело о том, что кто-то продавал патроны. Но он не продавал их, а менял на анашу. А куда уходил этот патрон, если он вышел из части? Ясно, что пуля все равно к нам прилетит, не в наш батальон, так в другой, но куда-то она прилетит, найдет нашего солдата, а не афганца. И вот в последний момент перед арестом он застрелился, не успели его взять.

И у меня в батальоне самострел был. Солдат, казах по национальности, помню только его фамилию — Разыхов. Ночью шла перестрелка, ко мне прибегает раненый солдат, я, так как нападения не было и огонь по нам стих, даю команду прекратить стрельбу, отправляю бойцов в укрытия и вместе с ним бегу к медпункту. Тут же остановили кровь и перевязали раненому бойцу простреленное предплечье. Был февраль, и ночами было прохладно, поэтому солдат кроме гимнастерки был одет в бушлат и шинель. Я поднес к лицу продырявленный рукав шинели, а от него пахнет порохом. Вскоре медики подтвердили мои сомнения: в ране они нашли остатки пороха, это был самострел. Солдата судили, и потом мы узнали, что ему дали шесть лет тюрьмы.

Бывало, и по случайности себя ранили. Так, на отдаленном посту солдат, если не изменяет память, его Витя звали, откуда-то с Урала призванный, на тот момент отслужил чуть меньше года. Точно такая же ситуация: ночной бой, ранение, медпункт. Мне тогда уже все-таки было тридцать пять лет, и по его взгляду я понял: что-то не так. Оказалось, что солдат стоял на посту, автомат висел у него на плече стволом вниз, патрон в патроннике, чтобы, в случае чего, сразу открыть огонь. И когда началась пальба, он, снимая автомат, случайно нажал на курок и прострелил себе ногу, но кость, правда, не задело. Мы не стали придавать это дело огласке, солдат отправился в госпиталь в Союз и через пару месяцев вернулся в строй, а службу закончил уже младшим сержантом, командиром отделения.

Такая случайность могла с каждым произойти: наш комбат ехал в машине и из «стечкина» прострелил себе бок. Где-то полмесяца он по батальону сначала только ездил, а потом ходил, прихрамывая, не докладывал никуда, потому что его могли обвинить в членовредительстве, что грозило майору как минимум концом военной карьеры. В целом служба была тяжелой не только для солдат, но и для офицеров. Где-то год я там уже прослужил, утром встал, а у меня на построении рука дрожит. Потом у меня спрашивают: «Что ты сегодня такой невеселый?» А я говорю: «Родину видел — белые березы. Целая роща мне их приснилась». Тяжело было вдали от семьи, от дома. Афганские горы на картинке красивые, конечно, а так тиф, паратит, малярия, гепатит, жучки разные, которые кусают, и потом кожа в этом месте начинает гнить. Перед тем как отправить нас в Афган, в Ташкенте всем делали прививки, потом, по-моему в следующем году, что-то кололи под лопатку. Медицина была на неплохом уровне — в батальоне своя санчасть, рядом медсанбат, крупный госпиталь в Кабуле. Забота о раненых и заболевших была большая: с поля боя вертолеты забирали раненых и убитых, из медсанбата в Кабул раненые отправлялись не на машинах, а вертолетами, садившимися прямо на территории госпиталя.