Геннадий Алексеев - Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник) Страница 49

Церковь исчезла. Вместо нее стоит статуя, возникшая в ее чреве. Старушки приходят к ней молиться.

Милиция разгоняет их. «Это же не церковь! – говорят старушкам. – Церкви больше нет! Это статуя великого человека!»

Но старушки упорны. Тайно по ночам они приходят к статуе и страстно молятся.

И происходит чудо – статуя постепенно превращается в церковь. Голова делается куполом, внутри туловища возникает большой зал со сводами, на сводах появляются старые фрески.

Только рука все еще торчит вбок, напоминая о таинственном превращении.

Городские власти дают указание – церковь взорвать!

Солдаты со взрывчаткой подходят к церкви и вдруг видят, что рука грозит им гигантским пальцем. Они бросают свои ящики и в ужасе разбегаются.

12.5

Вчера в Ташкенте опять было землетрясение. Есть разрушения.

Сегодня вечером начинается мое новое путешествие в Среднюю Азию. В Ташкенте я буду завтра в 6 утра.

13.5

В самолете все спят. Только стюардесса-бедняжка сидит на скамеечке в хвосте у гардероба и не спит. Не читает, просто сидит и смотрит в одну точку. Стандартная блондинка в синем костюме. Но лицо у нее хорошее.

Самолет летит вглубь Азии. Я дремлю. Мне что-то снится. Просыпаюсь и забываю, что снилось, За окнами брезжит рассвет. Небо быстро светлеет. Появляется солнце. Внутренность самолета освещается фантастическим красным светом. Я протягиваю руку к окну, и она становится кроваво-красной.

Солнце подымается. Оно освещает огромную пустыню плотных серых облаков под нами. Облака постепенно тают, под ними открывается другая пустыня – коричневая, холмистая; нигде не видно ни зелени, ни домов, ни дорог.

Подлетаем к Ташкенту. Самолет снижается. Хорошо видны кварталы города с новыми домами, машины на дорогах. Разрушений не видно.

В аэропорту – никаких следов бедствия. Народу немного, паники нет. Все постройки целы.

На площади перед аэропортом узбеки продают цветы – огромные букеты роз, красных, розовых, чайных. Продают дешево, почти даром отдают.

Глядим, нюхаем, ахаем. Хочется купить, но что мы будем с ними делать? Кому их подарим?

Садимся в автобус и едем в город. По мере приближения к центру следы землетрясения становятся заметными. Появляются дома со зловещими трещинами по всему фасаду. У некоторых часть наружных стен вывалилась на тротуар, и видны комнаты с люстрами, с кроватями и шкафами. Около домов стоят палатки. Но народ на улицах выглядит как обычно – никакого трагизма на лицах, никакого беспорядка в одежде. Городской транспорт работает нормально. В открытых кафе красивые девушки-узбечки едят мороженое. В чайханах и шашлычных сидят старые узбеки в чалмах. И всюду продают розы. Никогда в жизни не видел столько роз! На рынке они лежат гигантскими грудами, горами! Всех сортов, всех оттенков! Нежнейшие, только что срезанные, с каплями росы на лепестках, с тончайшим сказочным ароматом!

Я покупаю одну большую, чайную, и ежеминутно подношу ее к лицу, любуюсь ею, нюхаю ее, пробую на вкус ее лепестки. С ума сойти – какая красавица!

Подземные толчки были самыми сильными в районе центрального сквера, но Оперный театр пострадал мало, а гостиница и новый универмаг вовсе не пострадали. Зато рядом целый квартал одноэтажных глинобитных домов разрушился почти полностью. Бульдозеры сносят остатки строений и расчищают завалы.

Учреждения переселились в большие военные палатки с окнами. Магазины торгуют с лотков прямо на тротуаре. Торговля идет бойко.

В аэропорт возвращаемся в полдень.

Под озверевшим солнцем тащим свои пакеты по асфальтированному полю к самолету. Усаживаемся, и я мгновенно проваливаюсь в небытие.

Просыпаюсь, смотрю в окно и вижу под собой мутно-желтую реку, текущую по коричневой земле. Это Зеравшан.

Земля летит на нас. Она конопатая. Она все ближе и ближе. Уже видно, что конопатины – это кустики колючки. В последний миг колючка исчезает, и мы садимся на полосу голой желтой земли.

Подруливаем к знакомому белому сарайчику и останавливаемся.

Выходим.

Жара. Тишина. Пустыня. На горизонте невысокие синие горы.

14.5

Мечеть в старом городе. Большие серые ящерицы ползают по стенам. Внутри полумрак. На полу толстый слой чистой серой пыли.

У стен мечети старое кладбище. Оно все заросло большими кустами колючки – надгробий почти не видно.

Мальчик на облезлом большеголовом ишаке.

15.5

Ночь. Вокзал города Навои. На скамейках спят люди. Густой мужской храп. Между скамейками прохаживается милиционер.

В скверике под деревьями расположилось узбекское семейство: отец с черным закоптелым лицом, в залатанном пиджаке и в сапогах с галошами, мать в длинном грязно-красном платье, из-под которого торчат шальвары, шестеро ребятишек разного роста. Все сидят тихо, почти не двигаясь. Над ними, среди листвы акаций, – узкий кривой месяц.

Утро. На троллейбусе подъезжаем к самаркандскому базару. Я жадно смотрю в окно. Мелькнул какой-то синий купол, потом стрельчатая арка…

Входим в ворота базара и останавливаемся, разинув рты.

Узбеки в разноцветных халатах, в чалмах и тюбетейках. Узбечки в ярких платках и платьях. Ишаки, лошади, грузовики. Горы всякой снеди на лотках – лук, редиска, морковь, огурцы, клубника, черешня. Тут же жарят шашлыки. Тут же, сидя на коврах, пьют чай. И все это на фоне грандиозных развалин мечети Биби-Ханым, у стен которой и расположился рынок.

Зеленные ряды, фруктовые ряды, овощные ряды, мясные ряды, лепешечные ряды (лепешки со сложным узором из теста, в середине обязательно цифры – 1966). Отдельно продают живность – кур, гусей, индеек, кроликов, птиц в клетках.

Гуси сидят спокойно, глядят на народ и не гогочут.

Огромный красный с золотом петух привязан веревкой за ногу. Он стоит, гордо выпятив грудь, полный презрения к людям и животным.

Парень в тюбетейке купил двух куриц и привязал их за ноги к седлу велосипеда. Куры висят вниз головой и не шевелятся, будто мертвые.

Шум, гам. Из репродукторов узбекская музыка. Жара.

Идем осматривать Биби-Ханым. Вместе с нами во двор мечети входит группа немцев-туристов. Озираются, щелкают фотоаппаратами.

Развалины величественны.

Задрав головы, смотрим на разорванную арку гигантского портала. В проломе купола летают стрижи. Майолика ослепительно сверкает на солнце.

Регистан.

Даже слишком красиво.

Раньше – книги, кино, живопись, музыка. И вот – своими глазами. Синяя глазурь на синем небе. Очень синяя глазурь на не очень синем небе. Небо явно проигрывает.

Три медресе на одной площади. Площадь выложена камнем. Посередине несколько небольших пирамидальных деревьев (туя). Три гигантских стрельчатых арки смотрят друг на друга и на эти деревья.