Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха Страница 49

Недаром мудрый доктор Александр Брюлов в его исполнении был признан лучшей ролью по итогам года, а в следующем работу Чехова даже номинировали на присвоение престижной премии «Оскар».

В день вручения «Оскара» Чехов ужасно волновался, жаловался, что по-прежнему чувствует себя в запредельном мире хичкоковского кино, вне реального времени и пространства. Выехав из Беверли-Хиллз к китайскому театру Сида Гроумана, где намечалась церемония награждения победителей, Майкл потребовать от водителя лимузина, чтобы тот мчал что есть духу! Это был припадок, обострение мании преследования. Он кричал перепуганному шоферу, что их преследуют вооруженные преступники, которые хотят его убить. Бедолага жал и жал на газ, пока не взмолился:

– Мистер, если меня остановят копы, я потеряю работу.

– Ты что, тоже лишний и опасный? – спросил Чехов, неожиданно вспомнив свое океанское путешествие.

– Нет, мистер. Извините, но те, кого вы боитесь, обычные туристы. Они видели вашего «Завороженного», узнали и, наверное, просто хотели поприветствовать…

Позже к Майклу Чехову пришел новый успех – его приняли в члены Американской академии киноискусств. При вручении награды Михаил Александрович напомнил участникам церемонии, что его дядя в 1900 году в России также был избран академиком, но изящной словесности, и признание его, Михаила Чехова, скромного вклада в американский кинематограф он расценивает, как… Здесь новорожденный киноакадемик смешался, запутался и отказался проводить какие-либо дальнейшие параллели…

В годы войны Чехов принимал участие в вечерах русско-американской дружбы, сборы от которых шли в помощь советским детям. Михаил Александрович читал рассказы своего любимого дяди, в том числе «Торжество победителя». В его исполнении, вспоминала московская гостья Елена Юнгер, присутствовавшая на концертном выступлении, была настоящая трагедия гениального русского актера. Она просочилась за кулисы, чтобы высказать ему свое восхищение. Представилась: «Я из Советского Союза. Позвольте мне сказать, что вас помнят у нас и любят». Он не поверил:

– Помнят меня? Ме-ня? Неужели еще помнят?..

По окончании вечера они условились о встрече. «Он ждал меня у дверей, – вспоминала Елена. – Маленький, худенький, какой-то весь сжавшийся. Смущенный – он!!!

– Ужасно, что вы были в зале, – сказал он. – Я сожалею. Я так нажимал, так наигрывал – совсем разучился…

А потом, прощаясь, признался: «Знаете, я сейчас переживаю самую огромную, самую страстную и самую безнадежную любовь своей жизни – я влюблен в русский театр! Российская провинция в тысячу раз выше театральных Парижей и Нью-Йорков…» Помолчал и добавил: «Кажется, был когда-то такой актер – Михаил Чехов… Неужели это был я?..»

Эти годы для него были заполнены литературной работой. После книги «Путь актера» Чехов отважился на воспоминания и вскоре отдал в «Новый журнал» мемуары «Жизнь и встречи». Потом появилась книжка «О технике актера», которую даже профессионалы поначалу приняли довольно настороженно. Но автор не обращал на это внимания…

Берлин, март 1945 года

В целом фюрер производит на меня очень сильное впечатление. Его нисколько не поколебали ужасные удары, которым мы снова теперь подвергаемся. Его стойкость поразительна. Если кто и справится с нынешним кризисом, то только он. Нет никого другого, кто хотя бы отдаленно мог сравниться с ним.

Подъезжая к дому Чеховой, Ева Браун в очередной раз пристально посмотрела в зеркало заднего вида: нет, вроде бы никакой другой машины за ее «Хорьхом» не было. Хотя кто его знает…

Ольга, как обычно, встретила подругу своей лучезарной, замечательной улыбкой: «Я тебя ждала, проходи. Сейчас распоряжусь насчет чая».

– Не спеши, – остановила ее Ева. – Ты одна?

– Если не считать горничной, то да. А что случилось-то, почему ты так нервничаешь?

– Пройдем в комнату. У меня очень мало времени, – явно торопилась Ева. – У тебя, кстати, тоже. Я буквально на одну минутку.

Она даже не присела в предложенное Ольгой кресло и тотчас заговорила жарким, свистящим шепотом:

– Поверь мне, Олли, Гиммлер[33] окончательно свихнулся. Я знаю (не спрашивай от кого, это неважно), что сегодня вечером он собирается к тебе «в гости». Гиммлер хочет тебя арестовать!

– Меня? – искренне поразилась Ольга. – За что?

– Понятия не имею. Да и какое это имеет значение?! За шпионаж в пользу русских или англичан, за кражу туфелек из магазина, а может, за анекдот про твоего любимого Геббельса… Какая разница?!. Ты в опасности, пойми, – не сдерживала себя Ева. – И, главное, как назло, фюрера сегодня нет в Берлине. Вернее, он есть, но вместе с Борманом уединился в бункере. Для всех прочих – он уехал в «Бергхоф» на два дня. Мне он обещал быть завтра рано утром. А сейчас ты должна позвонить Гиммлеру…

– Я?! И что я ему скажу?

– Так и скажи, что знаешь о его намерениях. Придумай что-нибудь – плохое самочувствие, тяжелые месячные, перелом ноги, обвалившийся потолок, текущие трубы, нашествие комаров, любую причину – но проси его проявить снисхождение. Поклянись, что никуда ты не собираешься бежать, скрываться, что готова развеять все его подозрения, что недоразумение быстро разрешится… Но ты проси, умоляй его перенести свой «визит» на завтра, а на эту ночь оставить тебя в покое… Поклянись здоровьем своей дочери, внучки, в обряде крещения которой он, кстати, принимал участие, если ты забыла… Ну, делай же что-нибудь, Олли! – Ева уже почти кричала на подругу.

На секунду замолчала, а потом сказала:

– Завтра с утра готовься принимать фюрера. Я это сделаю. Ты все поняла?

Ольга кивнула.

– Звони прямо при мне, – приказала Ева.

Чехова, загипнотизированная ее взглядом, покорно взяла телефонную трубку…

Рейсхфюрер СС поначалу изобразил недоумение, потом попытался перевести все в чью-то глупую шутку, в конце концов и вовсе превратил разговор в некое подобие фарсовой, интимно-эротической беседы.

– Ну, если вы так настаиваете, дорогая Олли, на нашем свидании, то, конечно же, я буду у вас завтра утром. Да, с цветами… Я представляю себе вас, идущую по утренней росе… С нетерпением жду встречи.

Прервав разговор, Гиммлер распорядился никого к нему не пускать. Медленно снял очки, вынул из футлярчика замшевый лоскуток и принялся усердно шлифовать стеклышки. Обычно эта процедура действовала на него успокаивающе. Но только не сейчас. Досадливо поморщился, поднялся со своего скрипучего стула – терпеть не мог кресел, всегда и везде за его рабочим столом стоял обычный канцелярский стул. Потом подошел к окну. Сука, подумал он о Чеховой, какая же подлая сука, тварь, курва. Это же надо было так испоганить ему продуманный до мелочей сценарий сегодняшнего вечера и, возможно, ночи тоже. Что же она задумала?.. Все равно у нее ничего не выйдет. Никто не в силах помешать ему…