Прасковья Орлова-Савина - Автобиография Страница 49

Бенефис мне назначали именно за то, что в П. Б., как я упомянула выше, была «слава хороша, да денег ни гроша!». Это было 14 ноября 1841 года. Потому так хорошо помню это время, что слишком много перенесла горя и треволнений в этот день! Моя милая, любимая наставница, утешительница и баловница, бабушка Ксения Ивановна, мать отца, была очень больна! Я приезжала к родителям накануне, привезла им билет в ложу. Видела, что бабушка слаба, но меня успокоили, и я никак не ожидала, что вижу ее в последний раз. Душа сильно болела, а в день спектакля еще прибавилось горя, и вот отчего.

Мочалов играл грузинского князя, влюбленного в Манко, а она уже была обручена с любимым ею бедным грузином — его играл Самарин. Надо сказать, что Моч. очень любил Ник. Вас, всегда бывал у него и в упоении вином поверял ему свою любовь ко мне. Бекл. жил на Тверском бульваре, где внизу был винный погреб. И все посещающие его офицеры, студенты и актеры в год опустошали сокровище, хранимое там десятки лет! Хотя Н. В. был очень богат, но подобные угощения, да еще взятый им на себя ремонт лошадей, чтоб только жить свободно в Москве… да вдобавок один приятель, офицер Калзаков, выпросил на спасение имения от продажи с аукционного торга, что убило бы его родителей, в доме которых Н. В. был прекрасно принят, ни больше ни меньше как 60 тыс.! Такие кусочки хоть кого разорят, и мой бедный друг должен был выйти в отставку и уехать жить в деревню для поправления обстоятельств. Это было почти одновременно и с моим выходом из театра.

Однако вернемся к бенефису. Мочалов был в восторге от свой роли в «Майко»! Первый страстный монолог, в котором Н. В. излил всю свою душу… всю любовь ко мне!.. Мочалов применил это к себе и на репетициях так говорил его, что все восхищались! В день спектакля приезжаю я на репетицию, меня встречают и говорят: «П. С. не приехал, жена вышла к карете и сказала кучеру, что он запил!..» Что делать? Зная его привычку пьяному уезжать куда-нибудь за город или на кладбище плакать на могиле друзей, как Кольцов и др., и писать стихи на все и всех, я сейчас написала к Н. В.: «Спасайте меня, себя и пиесу — друг запил… поезжайте и привозите его — жду обоих!..» Через полчаса являются оба. Моч. мрачен, зубы подвязаны. Бек. бежит ко мне и шепчет: «Он огорчен, т. е. придрался к тому, что вы не послали билет его семейству». А ложи все были проданы. Я скорей посылаю к родителям: «Отдайте вашу ложу, а вот вам взамен билеты в галерею за бенуарами». Они возвратили то и другое — им не до театра!.. Получив билет, я подхожу к мрачному П. С, подаю его и говорю: «Простите, что с бенефисными хлопотами я не успела ранее вручить вам билет для вашего семейства, а все носила его в кармане». Он взял и как будто повеселел… Он пьяный имел привычку подвязывать щеку и всегда говорил, что поедет к дантисту дергать больной зуб! Насмешники давно уже насчитали более сотни зубов выдернутых. Некоторые подходили и спрашивали: «Как же вы будете играть при вашем нездоровье?»— «Хоть умру — а играть буду! Как же иначе, когда ее бенефис и его пиеса!» Эти «ее» и «его» были любимейшие им люди!

У нас было обыкновение делать на последней репетиции завтрак или хотя бы небольшое угощение: кофе, чай и бутерброды. Но тут Н. В. попросил у меня и мужа позволения распорядиться и сделал завтрак на славу! Но как поставить его за кулисами? Как это всегда бывало в подобных случаях, я сейчас придумала и велела сервировать завтрак в темной директорской ложе. Было очень забавно, когда мужчины входили незаметно в ложу из-за кулис, подавали оттуда дамам разные закуски и вино. А эти последние сидели спиной к бенуару, который почти весь на сцене, и по приближении к ним П. С. вставали с места, чтоб загородить соблазн, некоторые переставали жевать, и все, любя меня, были к нему очень почтительны!.. После репетиции я приказала Н. В. решительно не отлучаться от него, и когда он предложил Моч. довезти его домой на своих лошадях, тот сначала воспротивился и хотел отделаться от него громкой фразой: «Неужели ты боишься, что я позволю себе что-нибудь, когда твоя пиеса и ее бенефис!» Ник. Вас. нашелся и сказал: «Я считаю долгом поправить ошибку Пр. Ив. и самому предложить билет твоей супруге». Дело устроилось. Н. В. привез его домой и довольно долго оставался, но имел и свои дела, поэтому решился уехать и убедительно просил уведомить его, если что случится. И чуть было не случилось: едва тот за дверь, а этот кричит: «Одеваться!., мне надо ехать». Жена умоляет его… и слушать не хочет. Тут Бог внушил ей мысль, и она сказала: «Хорошо, поезжай! я пошлю сказать, что ты не будешь, и твою прекрасную, любимую роль сыграет Усачев! Не он ли тебя и подпоил вчера вечером, как это и прежде делал, чтобы только захватить твою роль? Но каково же будет им, друзьям твоим, Пр. Ив. и Ник. Вас? Если хочешь вина — я тебе дам, пей сколько хочешь дома». К счастию, он согласился, а она сейчас послала к Бек. Тот, бедный, не успел и пообедать, бросился к Моч. и в 5 час. привез его в театр. Вскоре и я подъехала, и первый вопрос к капельдинеру: «Что Пав. Ст.?» — «Здесь, Н. В. привезли его». Муж, взглянув на него в уборной, бежит ко мне: «Успокойся! его отпаивают сельтерской водой и мочат ему голову».

Начался спектакль. По ходу пиесы Моч. является во 2 действии. При поднятии занавеса он и другие лежат на коврах и пьют из турьих рогов. Надо сказать, что все было сделано новое и спектакль поставлен прекрасно! Публика, увидев своего любимца, зааплодировала… Муж мой, который играл его друга, толкает Моч., чтобы он встал и раскланялся. А тот едва приподнялся и, сидя, поклонился публике. Сцена представляла палатку, где ожидали приближения каравана, идущего на богомолье, с которым и Майко шла, как обрученная невеста. Влюбленный князь поджидал караван, чтобы с товарищами напасть на него и похитить Майко. Прибегают сказать, что караван близко… все вскакивают, а Мочалову муж помогает встать. Я все это вижу… и знаю, что сию минуту, по перемене декорации, он должен меня, без чувств, выносить на руках и класть на скамейку. Тут все мне пришло в голову: и уронит-то он меня, и упадем мы вместе, и платье-то он неосторожно положит, и мне будет стыдно. Я бегу к мужу и говорю: «Ради Бога! попроси у него позволения вьшести меня с ним вместе…» Куда!.. Перемена сделана, надо нести меня, я встала на стул… вижу, Моч. бежит из уборной и со словами: «Не бойтесь, не бойтесь, мой ангел!» — схватил меня со стула, вынес, положил и даже платье оправил. Я отдохнула. Сначала он любуется ею и что-то шепчет, но когда Майко приходит в себя и с ужасом на него смотрит, он начинает говорить страстный монолог, да так говорить, что публика, артисты и я слушаем с восторгом этот голос сердца, а слов не понимаем… даже я, которая почти наизусть знала всю сцену; а из зрителей многие решили, что автор нарочно написал монолог по-грузински, чтобы показать страстность этого языка. Кончив монолог, он убегает, а вслед ему несется восторг публики!.. К концу драмы Мочалов вполне отрезвился, и пиеса имела успех!